Катя поняла, что говорят об арбатском убийце.
– Роман Григорьевич Пепеляев, тридцати двух лет, уроженец Твери, закончил там среднюю школу и два курса экономического факультета Тверского университета, потом был отчислен за прогулы, – полковник Елистратов полез в портфель. – В Твери у него квартира, после смерти матери досталась, но он там не живет. В Москву, сволочь, перебрался – людей тут у нас как зайцев стрелять…
– Как данные-то установили, он же молчит вглухую? – спросил Гущин.
– Работаем, стараемся, – Елистратов покосился на притихшую Катю. – Паспорта при нем, когда ты его там, в аптеке, в пол впечатал, естественно, никакого не было и прав водительских. В кармане только визитку нашли, фирменного обувного магазина. Через этот магазин и вышли на его персональные данные. Сразу мои сотрудники туда поехали с его фотографией, ну и опознали в нем некоего Романа Пепеляева – оптового поставщика.
– Бизнесмен, что ли, он?
– Оптовик. Так, мелочь… В одном месте закупал – обувь, кожгалантерею, потом по магазинам пристраивал. Как это сейчас у них называется-то… баер, что ли… типа челнока, но малость посолиднее.
Катя слушала, боясь пропустить хоть слово. Они стояли в плотной пробке на Лубянской площади. И она не следила за дорогой.
– Не судимый, ранее ни в чем таком никогда, как говорится… Тридцать два года – другие женятся в это время, детишек заводят, а он… – полковник Елистратов достал из портфеля маленький ноутбук. – Вот он какой у нас…
Катя смотрела на монитор. Съемка была сделана в кабинете во время допроса. Но голос был слышен только один – голос следователя. Тот, кому он задавал вопросы, сидел, сгорбившись на стуле, безвольно опустив скованные наручниками руки.
Роман Пепеляев… Красивая фамилия у НЕГО, звучная. Катя не могла оторвать взгляда от человека в наручниках. Самый обычный, молодой. Лицо только вот у него какое… Глаза ввалились, скулы выступают. И никакого выражения на этом лице… Словно губкой стерли…
Тот майор, стрелявший в супермаркете, потом, ПОСЛЕ ВСЕГО, хотя бы реагировал, от камер закрывался, когда его в суд вели по коридору, пусть молчал, но хоть как-то реагировал, а этот такой… И бесстрастностью, невозмутимостью ЭТО не назовешь, это что-то иное.
– Тяжело на него смотреть, правда? – Елистратов обращался к Кате. – Чувствуется что-то… чертовня… Я уж сколько в розыске, всяких перевидел на своем веку, а тоже что-то того… глаза хочется отвести, не знаю, как это и назвать… чертовня, одним словом.