— Я.
С решимостью ледокола, продирающегося сквозь вечную мерзлоту, на
импровизированную трибуну направилась Юри. Правда, с каждым шагом
ее решимость падала, и в итоге на честную публику взирало робкое,
застенчивое существо.
— Это произведение я…я на…назвала “Т-тень багрового ока”.
Да уж, судя по тому, как тихо и сбивчиво она начинает читать, я
понимаю, что на фестивале Юри будет трудно. Очень трудно. Моника же
не может этого не понимать, правда? Бедолагу сейчас инсульт жахнет,
сосуд какой-нибудь в голове лопнет от напряга, и кранты. Нельзя так
над человеком измываться. Юри честно старается, но каждая запинка
словно пригибает ее к земле. Несмотря на свет, проникающий из окна,
ее бледное, похожее на маску лицо, кажется почти потусторонним.
(почти как тогда в кошмаре)
Но сейчас мне не страшно. Вот совсем ни капельки. Мне ее жалко.
Наверняка очень хреново каждый божий день воевать со своим мозгом,
впадающим в “синий экран смерти” по любому поводу, даже самому
пустячному. Без поддержки никуда, пропадешь. Кажется, главный перс
говорил, что она во время чтения собственных стихов преображалась,
становилась уверенной и все дела… Одно из двух: либо мне другая Юри
досталась, либо он жопой смотрел. И я склоняюсь ко второму
варианту.
— Юри, не бойся, — сказал я тихо, когда она в очередной раз
неловко замерла, вспоминая слова собственной поэмы, — все хорошо.
Мы с тобой. Дыши.
— Я н-не м-могу, — выдавила она, — д-даже т-так не м-могу, а что
будет на ф-фестивале? В школе хватает ребят, к-которые…
— Если хоть кто-нибудь пикнет, пожалеет, что вообще из кровати
выбрался утром, — пообещала Нацуки.
— Вот-вот, — добавил я.
— Они будут смеяться… — продолжала сокрушаться Юри.
— Никто не будет смеяться над тобой, — заверила Моника.
— Откуда т-ты знаешь?
Сейчас она смотрела на предводительницу нашего клуба с такой
надеждой, с какой мой батя билеты в лотерее “Столото” каждый Новый
Год проверяет.
— Потому что если такой человек найдется, то поводов для веселья
у него будет не очень много, — сказала Моника многозначительно.
Мы с Нацуки переглянулись. Поневоле вспомнилось то, какой чужой
и холодной казалась Моника после выходки Саёри. В шутку, конечно,
но я ж тогда не понял. А выглядело это чрезвычайно стремно, врать
не буду.
— Давай, Юри, ты можешь, — подбодрила ее Саёри, — помнишь, как
тогда, на третьем, что ли, собрании? Когда мы все читали любимые
стихи. Ты выбрала что-то из Роберта Фриза…