Собраться с духом, узник! Нужно собраться с духом, вспомнить наконец-то, что ты тоже человек, что ты тоже имеешь право. «Ты имеешь право не иметь прав!» – тут же вспомнилось ему любимое выражение надзирателя. Но как же? Ведь пожизненное заключение ещё не влечёт за собой утрату человечности!
– Наверное, да. Да. Конечно, да, – произнёс он, скрепя сердце.
– Говори понятней, скотина! – в нетерпении прикрикнул тюремщик.
– Да, есть. У меня есть жалоба, господин надзиратель.
– Меня это не касается, – покачал головой тюремщик. – Рассмотрением жалоб занимается начальник тюрьмы. А на что ты хочешь жаловаться? На плохое содержание? Или, может быть, на плохое питание? Или, быть может, на меня?
– Да.
– Что?
– На вас, – произнёс узник, бледнея.
– На кого это?
– На вас.
– На кого? Скажи как полагается.
– На господина… надзирателя.
– Хм… Надзирателя… Хм… А разве я не господин тюремщик? – лукаво вопросил надзиратель.
Узник растерялся. Казалось бы, у него было достаточно времени, чтобы привыкнуть к надзирателевым уловкам, но сейчас он растерялся.
– Но… но как же… – пробормотал он, – вы же…
– А?! Что?! – надзиратель даже сделал шаг ближе и наклонился, прикладывая ладонь к уху, всем своим видом давая понять, что не слышит.
Узник на всякий случай прикрыл голову рукой – кто знает, быть может, сейчас его опять станут бить.
– Думаю, что нет, – отозвался он, зажмуриваясь.
– А вот думать-то тебе и не следует, узник, – усмехнулся тюремщик. – Тебе следует отбывать наказание, а не думать. Понятно?
– Да, господин надзиратель.
– Ну что ж… Давай, жалуйся.
– Я должен пожаловаться господину начальнику тюрьмы.
– Должен? – удивился тюремщик. – Кто же это тебя обязал?
– Никто. Просто – так говорится, такой речевой оборот.
– Ну, раз оборот, значит, давай, жалуйся.
– Господину начальнику тюрьмы.
– Ну?
– А вы – господин надзиратель.
– Вы опять забыли, что вы надзиратель, отец, – произнёс от двери сын тюремщика.
– Тьфу! – рассердился надзиратель на это замечание. – Верно, забыл. Принеси-ка лучше мне лист бумаги и перо, щенок, чем умничать здесь и делать старшим замечания.
– У меня нет пера, отец. Только ручка, – пожал плечами сын.
– Болван! – разъярился надзиратель. – Принеси лист бумаги и ручку, я сказал.
Что приятно в этом человеке, подумал узник, это то, что лицо его всегда остаётся добрым. Даже когда он со всей очевидностью гневается, лицо его всё равно остаётся добрым и даже ласковым. И чем больше он сердится, тем, кажется, ласковей становится его лицо.