Величавы фасады сырых и чумазых домов,
Целлофановый мусор вдоль царственных улиц кочует.
Медный Всадник опять к наводненью и смуте готов.
И чугунный Ильич, словно бомж, у вокзала ночует.
В Черной речке чернеет и стынет немая вода,
И курчавое облако профиль нездешний рисует,
И становится музыкой сфер ледяная беда,
И на легких пуантах, как Павлова Анна, танцует.
Здесь хозяина ищет пропащий, простуженный Нос,
Оседают дворцы, не справляясь
с культурной нагрузкой,
И, устав от наветов, проклятый еврейский вопрос
Отзывается в сердце поэзией, истово русской.
«Петербург! Я еще не хочу умирать!» —
задыхается Осип.
«На Васильевский остров приду умирать»,
– заклинает Иосиф.
Это слезы дождят, и миндалины пухнут, и осень
Обреченно и царственно платье помятое сбросит.
Это вновь престарелые статуи Летнего сада
В деревянные нужники спрятаны от снегопада.
И Ахматова Анна – Фонтанного дома мимо
Пролетая, шепнет: «Разлучение наше мнимо».