«Вот если б мой малыш, моя кровинка,
Моих желаний сокровенных плод,
Моей души вторая половинка,
Моих надежд единственный оплот,
Моих страданий и моих стараний,
Моих свершений самый главный приз,
Моей мечты заветной стародавней
Осуществленный праздничный сюрприз…»
…А мальчик ловко вспрыгнул на стремянку —
Он, как всегда, от деда убегал —
Большую заводную обезьянку
Одну в пустом вольере увидал.
Она сидела, все еще не веря,
Ссутулившись и тяжело дыша:
Ну что за люди, это просто звери —
Зачем-то отобрали малыша.
И вдруг, в нелепой розовой панамке,
В распахнутой рубашке и штанах
Ее Малыш к своей мохнатой мамке
Легко бежал на задних двух ногах!
…Какой-то шум, все тонет в круговерти,
Стук, запоздалый окрик «не стрелять!»
Ей все равно уже, но перед смертью
Она успела мальчика обнять.
Мадрид
Сгустился сок упавших ягод —
след, словно бисерный стежок:
инфанты узкий сапожок
и каблучок менины рядом.
Их поступь тающе легка,
их тень в прибрежной тине тонет,
на них взирают свысока
Филиппы, Карлы, доны, доньи,
кивает старая мадронья
и к ней приставленный медведь
1 —
все говорят, что это самка,
но рискнул проверить сам-то,
не опасаясь умереть?
Из тьмы самшитовых аллей
шеренги готских королей
равняют строй, как для парада,
и у дворцового фасада
на лапы задние присев,
честь отдает державный лев…
Мне дела нет. Мой век так долог:
я всплеск, я воздух, я песок,
я прежней роскоши кусок —
спиральной ракушки осколок.
Я нимфы розовый сосок
я фавна жалкая ужимка,