– Так ты всё-таки Н-ский? – усомнился Упырь. – А мы прошлись – и ни одна собака о тебе не плачет.
На этот раз в руки бомжам достались вполне приличные трофеи – колбаса, селёдка, хлеб. Водка на десерт. А может, прикупили, спроворив где-то деньги.
Сели ужинать, мне объявили:
– Ты на диете. Худеть будешь, буржуй, пока имя не вспомнишь.
После трапезы задумались, как устеречь меня от побега.
– Я с ним лягу, – вызвалась Кащеевна.
– Проспишь.
– Так привяжите.
– В коморку запереть, – предложил трактирщик.
– Со мной заприте.
И нас запёрли с Надеждой Власовой в одной из пустующих комнат административного корпуса – единственной, где уцелела дверь. Путь туда проделал на Филькиной спине, и, сколь ни вертел головой, кружения не почувствовал. Обнадёживающее обстоятельство. Стало быть, вестибулярный аппарат тоже можно обмануть.
– Ну что, басенький, повеселимся? – Надюха жеманисто подбиралась к моему запрятанному в штанах сокровищу.
– Это вряд ли.
– Почему?
– Физиология, – я кивнул на апатичное его лежание.
– А я кое-чего припасла, – лукаво усмехнулась совратительница, извлекая из кармана драной кофты початую бутылку с полукольцом копчёной колбасы. – Пей, закусывай.
Я глотнул из горлышка.
– Пей, пей.
Афродита начала раздеваться.
О, Господи, да неужто алкоголем можно отвращение залить?
– Пей, пей, – Надежда сделала мне знак.
И я сказал себе, плевать, пусть будет то, что будет. В одной руке бутылка водки, в другой полкруга колбасы и, как кефир с батоном, уминал их не чувствуя ни голода, ни жажды. Вот хмель достал – головка поплыла, вальсируя. Где-то ниже сердца, наверное, в желудке родилась жалость и прихлынула к глазам – пригладил голову Надюхе.
– Брось – не подъёмное это дело.
Отчаявшись разбудить во мне ответное чувство, Кащеевна прикорнула щекой на моих чреслах:
– Давно такой?
– Да нет, после травмы – с женой всё получалось.
– Красивая у тебя баба?
– Молоденькая совсем.
– Молодые все красивые. Помню, в девках мне тоже парни проходу не давали – голосистая была на всё село, а вышла замуж за городского.
– Что так?
– Позарилась – следаком в прокуратуре работал, потом судьёй заделался.
– Что ж не пожилось?
– Да вот. Где-то я слабинку дала, в чём-то он не уступил. Поймал меня с другим и выгнал из дому. Мне бы обождать, скромницей пожить – глядишь, сошлись ба: детки ведь у нас. А я во все тяжкие – мстила, мстила…. Ну и лишил, ползучий гад, материнства – сам судил. Вот так я здесь.