Но вот диво дивное – чем больше я проповедовал, тем больше чувствовал, что глупею. И как бороться с собственной глупостью?
Башмачник нахваливал:
– Работать можешь, а еще лучше говорить. Не здесь тебе надо сидеть. С твоими талантами – в правители города.
– А зачем мне правителем?
И даже вперед подался, чтобы лучше услышать ответ.
Башмачник растерялся – как объяснить очевидное?
– Богатства много будет, – медленно, как больному на голову, объяснял. – Слуги все за тебя будут делать. А ты будешь лежать и блаженствовать.
– И так лежу, и никакого в этом блаженства не вижу, – проворчал недоуменно.
– Эй, не морочь мне голову, – рассердился башмачник. – Правитель города – это власть. Власть сама по себе сладость. И в семье власть – тоже сладость. И я свою власть никому не отдам.
– Власть ничто без законов, – тихо высказал заветную мысль.
Под заслуженное молчание диалог закончился.
Любил я ночами размышлять под тихое шуршание мышей по углам.
Исторический опыт утверждает, что особо плохого в существовании на низшей ступени социальной лестницы нет. Пусть холодно и голодно, но горение ума это не отменяет – скорее наоборот. А вот начальником быть – мало кайфа. Любым: и староста деревни, и правитель империи решают одни и те же проблемы. И количество действующих лиц примерно одно и то же. Император – он ведь не империей управляет на самом деле, а десятком министров. Не может ум человеческий эффективно руководить миллионами людей – вот в чем заблуждение правителей, всех без исключения. Людьми правят законы. Императоры приходят и уходят, а законы остаются. Императоры любят издавать законы – но только хорошие приживаются, а плохие пожирают своих создателей. Но это другая тема – ну ее…
И вдруг сладко защемило в груди. Представилось, как я внушаю законы Божьи, а мне внимают, доверчиво и восторженно… Блин! С моим ораторским искусством стать проповедником – самое то.
Озадаченно потер лоб. Это что же, судьба моя – стать для народа законотворцем божьим? А что? – кому-то же надо! Почему бы мне не стать первосвященником в этой Богом забытой стране?
Я вырезал подошвы из толстой кожи, протыкал их шилом, протягивал дратву…. а в душе пели и перекликались мелодии. Так бывало всякий раз, когда выходил на верный жизненный путь. Музыка гремела и поднималась к небесам. Но явственно пробивалась в ней, крепла и звенела трагическая струна. Таковы судьбы всех мессий. Печально, блин!