Расставляем фигуры для следующей партии. Хэппи обходит столики, чтобы занять мое место, грозя порвать Корги в клочья за некую прошлую обиду. Тот ухмыляется.
Любовь у мужчин проявляется в чудны́х формах.
– Сыграйте со мной, мисс Прия, – приглашает Ганни, возвращая фигурки в исходную позицию.
Все перестраиваются, находят новых партнеров, пререкаются из-за цвета. Занимаю место того безликого парня, но он всего лишь передвигается чуть дальше, чтобы сыграть с относительно молодым ветераном «Бури в пустыне», который называет себя Йелпом.
Я не стала спрашивать Корги и Хэппи, почему они – Корги и Хэппи, но Йелп?[10]
Он корчит гримасу, краснеет и немного застенчиво улыбается.
– Получил кличку в учебке. У сержанта была привычка подкрасться сзади и проорать приказ прямо в ухо. И я каждый раз подпрыгивал чуть ли не на фут. Вот он и прозвал меня Йелпом.
И такого рода прозвища приклеиваются и держатся.
Безликий смотрит на меня с едва заметной улыбкой, но себя не называет. Я и не спрашиваю – есть в нем что-то, а мне не хочется ставить его в неудобное положение.
Ганни явно не хватает сосредоточенности и внимания: он теряет нить игры, забывает, чья очередь делать ход. Время от времени начинает рассказывать какую-нибудь историю, путается и не замечает, что не передвинул фигуру. Стараюсь не напоминать, если только не вижу, что он растерялся. Сказать по правде, я предпочла бы послушать, как Ганни с товарищами упился вином в заброшенном шато и пытался научить корову ездить на лыжах. Трудно представить этого старика таким энергичным, но, с другой стороны, ему было тогда немногим больше, чем мне сейчас.
Йелп то и дело поглядывает искоса на нашу доску и качает головой. Я пожимаю плечами, но в объяснения не вдаюсь. У меня свои причины, и они никого не касаются.
В середине второй партии Ганни начинает засыпать. Один из «корейских» ветеранов, представившийся Пирсом, набрасывает на плечи старику еще одно одеяло, укрывает горло и руки.
– Магазин предлагал нам пользоваться их кафе, – говорит он грубовато, по-видимому, смущенный своей же добротой. – Ганни сказал, мол, он стар, но еще не умер, и мы либо будем здесь, либо не будем нигде.
– В гордости ничего плохого нет, – отвечаю я. – По крайней мере, когда у тебя есть братья, которые могут смягчить ее, добавив чуточку здравого смысла. – Он моргает растерянно, а потом улыбается. – Мне все равно пора уходить, проверить домашнюю работу на завтра. – Я встаю со скамейки, потягиваюсь, и мышцы отвечают ноющей болью. – Если никто не возражает, приду в пятницу.