Пенн, оцепенев, лежал рядом с умирающим отцом, потрясенный тем, что сказал старый дракон, больше, чем он мог вообразить.
– Сохраню ли я целостность после смерти? – спросил Бон. – Падет ли мой дух, как пепел от пламени, как учит нас Церковь? Или я возрожусь бараном, чтобы стать жертвой чьего-то голода, или хуже того, червем ползучим, или паскудным бескрылым Яргом? – Он поймал взгляд сына, и Пенн, как громом пораженный, не мог отвести глаз. – С тех пор, как ты и сказал, я жил праведной жизнью. Я не раз горько пожалел о том, что сделал, но я был юн и голоден, и никто не помог мне, когда пришла пора улетать из гнезда.
Чешуя облетала с Бона с размеренным постукиванием. Выдыхал он больше дыма, чем воздуха. Глаза начали тускнеть. Пенн был священником и свидетельствовал множество смертей. Он знал, что остались считаные минуты. Он расправил крылья и приступил к последней молитве.
– Теперь улетай с Вельдом, свободно переродись под присмотром Камрана… – Но в горло ему попал дым, и продолжить он не смог. Однажды он со смешанным чувством восхищения и ужаса прочитал старый ритуал отпущения грехов; отец был прав – тот все еще печатался в молитвеннике. Его отец нуждался в отпущении грехов, чтобы продолжить свой путь с чистой совестью. Пенн был обычным молодым драконом и священником, но он любил своего отца.
– Это просто обычай, никакой теологии в этом нет, – пробормотал он. Он поднял свои когти перед глазами отца так, чтобы тот мог их видеть.
– Я услышал твою… – заколебался он на мгновение, слово это казалось таким ужасным. Можно ли назвать это как-то еще? Нет, никакое другое слово не даст отцу утешение и отпущение, в которых он нуждался, – твою исповедь, Досточтимый Бон Агорнин, и я отпускаю твои грехи и прощаю тебя во имя Камрана, во имя Джурале, во имя Вельда.
Глубоко в угасающих глазах отца он увидел улыбку, которую сменил покой, а затем, как обычно, глубочайшее изумление. Пенн столько раз видел это, но так и не смог привыкнуть. Он часто гадал, что же такое ожидает за воротами смерти, что, как бы ни готовился к ней дракон, это последнее видение всегда его изумляет. Он выждал предписанное время, повторив последнюю молитву трижды на тот случай, если глаза опять начнут вращаться. Как и всегда, чуда не случилось, смерть оказалась смертью. Он бережно протянул коготь, извлек и съел оба глаза, как положено было священнику. Только после этого он воззвал к своим братьям и сестрам ритуальным кличем: