Условия существования в поезде, а потом в лагере были слишком суровыми даже для здорового человека, у раненных шансов выжить практически не было. У многих нарывы переходили в гангренозное состояние и человек умирал в мучениях. Всем, раны которых ещё оставляли шанс на существование, Петер «прописывал» несложные процедуры:
– снять остатки бинтов и промыть рану мочой;
– под солнечными лучами просушить размягчённую плоть;
– обложить рану листьями подорожника и обмотать остатками бинтов. Таковой была несложная химио-санитария скотского быта, но она давала положительные результаты.
На краю участка в лощине земля имела повышенную влажность. Сняв верхний слой дёрна и прокопав в глубину с полметра, Петер обнаружил небольшой родник, питавший влажный участок. Это была жизнь! Чистая вода была спасением от дизентерии, которой болел каждый третий. Употребление любой влаги из луж и канав приводило через неделю – другую к тёмно-красным выделениям из кишечника и к страшной слабости. Внутренности подвергались мучительным приступам каждые пятнадцать – двадцать минут. Добежать до отхожего места удавалось не каждому, а стирать было, разумеется, нечем. Наличие огня позволяло кипятить мутную влагу и некоторые пили с голодухи завариваемую смесь из коры, ромашек и других трав. Петер предупреждал об осторожности при употреблении незнакомых трав, и эта осторожность была оправдана – несколько человек умерло от перитонита[34].
Строгая вегетарианская диета, включавшая три блюда: суп из щавеля и крапивы, тушеную крапиву со щавелем и кореньями и салат из крапивы вскоре закончилась – русские стали кормить. Остатки арийской стойкости, породившей через несколько месяцев в Петере даже своеобразный юмор, открыли ему ещё одну истину: русские были значительно гуманнее в обращении с пленными, чем соплеменники, воспитанные на догматах шовинизма и национал-социализма. К практически одинаковой смертности среди русских и немецких военнопленных приводила природная русская неорганизованность и медлительность в ситуациях, требовавших проведения экстренных санитарно-эпидемиологических мероприятий.
На исходе второй недели пребывания в загоне из проволоки утром у ворот остановилась телега и с неё сошла пожилая женщина. Она объявила на плохом немецком, что пленным выдаётся по полфунта хлеба на человека. За секунды это «лакомство» исчезало в желудках истощённых. В полдень был обещан суп и, – Mein Gott!, – обед состоялся! Жидкая похлёбка имела рыбный запах и включала маленькие кусочки чего-то белкового, то ли плавников, то ли чешуи. Но это была – Надежда, гласившая, что система снабжения русских работает, и пленных не собираются морить голодом. ещё через неделю в похлёбке уже можно было различать кусочки рыбы. Это было воистину праздником! Петер решил ознаменовать данное событие пополнением багажа слов трудного языка русских. Для произношения названия «праздничного» первого блюда нужно было набрать в лёгкие воздуха, как перед употреблением дозы шнапса, и резко выдохнуть: – Ух-ха!