«Вот тебе и Рождество, – грустно думалось мне, – вот тебе и надежды, чудеса всяческие, руки сирот, принимающие дары из золочёных карет! Вот тебе, ветеран, миска горячей похлёбки и хоралы под сводами!»
У остальных людей лица были праздничные и светлые. Многие пришли в магазин не только закупиться, но и для уместной прогулки. Меха, шутки, многие, уже выпивши, бредут семействами. Раньше так у городской церкви прогуливались.
Купил себе гусей и тмина, мандаринового джема, телятины купил, азартно помогал ловить в бассейне рыбу, приценивался к костюму Снегурочки, вздохнув, два раза прошёлся мимо стеллажей с колбасой.
Светлая грусть. Настроение сезона.
Я с большим и сердечным интересом наблюдаю за поведением высокоморальных знакомых. Учусь у них редкому умению обустраивать своё комфортное внутреннее бытие.
У меня-то всё, понятное дело, шиворот-навыворот. Многое как-то наперекосяк во мне. Внутренний мой дом населён странными образами и существами, которые живут в соседстве, каждый в своём помещении, а иногда встречаются, и тогда глаза мои загораются призрачным зелёным светом.
А у многих моих моральных знакомых в глазах незамутнённость альпийского озера. Хоть в это озеро, скорее всего, мочилась приговорённая к смертной казни и разным срокам заключения верхушка нацистской Германии.
Я решил брать со своих моральных друзей пример. А то что это я, в самом деле, всем чуть ли не должен! Чуть ли не обязан всем!
Нет. Теперь, конечно, всё будет по-другому. И если мне кто-то и позвонит с просьбой на некоторое время приютить какого-нибудь столичного литератора, заброшенного ветром странствий в мои палестины, накормить его, похмелить, прогулять по улицам с неспешной беседой, посадить на поезд и вручить на дорожку горяченьких трактирных пирожков, то я не пошлю звонившего сразу по соответствующему адресу и не буду изменённым голосом испуганно кричать: «Кто?! Кто это со мной говорит?! Почему я не вижу вас?! А? А?!» – и даже телефон не отключу, как надо делать всем людям, осознающим свою высокую ценность и любящим покой.
Я же решил быть моральным. Поэтому вышлю я к тому литератору своего расторопного секретаря с денежкой в конверте. Мало ли что там у него, литератора, приключилось. Может, у него все деньги украли и он, бедный, с чужого телефона звонит, синея от сотрясения мозга и близости полиции? И мычит он в трубку не из озорства и не потому, что ему очень нравится побираться по разным мудакам навроде меня, а от лютой безысходности, страха и даже боли.