Пахло… цветами и пахло.
- Доброго дня, - сказал Лют, и только тогда я увидела женщину в
темных одеждах.
Княжич улыбнулся.
А я… я вдруг испугалась. Причем даже не знаю, чего именно.
Женщина эта была стара. Невысокая, сгорбившаяся под тяжестью
прожитых лет. Её лицо, белое, одутловатое, изрезали морщины, веки
почти сомкнулись, скрывая глаза, но…
- Явилась, - проскрипела она, разгибаясь.
И шею постаралась вытянуть, чтобы стать выше. Только спина при
этом странно перекосилась, одно плечо стало выше другого, а над
шеей обозначился горб.
- Ишь ты, не издохла… проклятое семя, - и сплюнула, но тут же,
спохватившись, перекрестилась широко. И поклон отвесила. – И чего
тут надобно?
- И вам доброго дня, - я поняла, что знаю её.
Точнее не так.
Помню.
Смутно. Эти вот одежды, которые в пол, которые широкие и
скрывают фигуру. И платок, расшитый цветами. Он и цвет-то сохранил,
несмотря на прошедшие годы, темно-фиолетовый, да с легкой
прозеленью.
Раньше она была моложе.
И злее.
Я помню даже не её саму, скорее уж этот голос, хриплый,
каркающий.
…отца в могилу свела! – этот голос гремел и звенел, заполняя
всю-то комнатушку. – И явилась?! Чего явилась! Тут тебя не звали!
Вон поди!
Руки помню. Пальцы, которыми она вцепилась в маму, выталкивая,
подталкивая её к порогу.
- Так, - княжич, верно, что-то да ощутив, взял меня за руку. –
Могу узнать, с кем имею честь беседовать?
И сказал так, что у меня по спине мурашки побежали. Вроде бы и
вежливо, но чуялось за этой вежливостью что-то этакое… древнее.
Недоброе.
Повелительное.
Впрочем, женщину это не проняло.
- Упыря себе нашла… чего уж тут. Порченое семя к порченому…
проклятое к проклятому… так оно и ясно… счастье, что Митенька до
этакого позора не дожил… - и снова перекрестилась, а заодно уж и
поклон отвесила. – Ничего, Господь все видит…
- Знаешь, - я поглядела на княжича. – Сдается мне, что мы зря
тут… пошли.
В конце концов, на церкви свет клином не сошелся.
- Вот, вот… идите… иди, чтоб глаза мои тебя не видели! Чтоб… -
крик старухи всполошил стайку воробьев, до того спокойно копавшихся
в песке. И пичуги прыснули в стороны, что привело женщину в ужас.
Она замерла вдруг, уставившись в пустоту, а потом медленно подняла
руку. Кривые пальцы растопырились, из горла же вырвался сип. –
Воронье кружится! Воронье! Воронье! Летят! Летят! За мной летят! На
голову сядут! Глаза выклюют! Господь милосердный, оборони… защити…
Господь видит, Господь знает! Все, все знает… и про тебя,
проклятая, проклятая… явилась проклятая! Ничего, Господь
оборонит…