Тетя Мораг верила, что человеческое сердце является своего рода барометром. Только вместо измерения атмосферного давления оно позволяет человеку легче ориентироваться на запутанных путях его жизни. «Ты почувствуешь боль, – говаривала она, постукивая пальцами по моей впалой грудной клетке десятилетнего ребенка, – какое-то стеснение в середине груди, сразу за грудиной. Не путай с несварением, моя девочка, – это твой внутренний барометр предостерегает тебя, что ты собираешься отправить свою жизнь псу под хвост».
Я нажала на педаль тормоза и выключила двигатель. Не сводя глаз с дороги перед собой, внутренне собралась. Конечно, я ощутила эти симптомы: боль в груди, нервную дрожь дурного предчувствия, учащенное дыхание, – как только осознала, что вот-вот у меня сквозь пальцы уйдет что-то особенное. Мой барометр громко и ясно заявлял: «Ты это хочешь, так возьми». Но как могла я отказаться от решения, к которому пришла в Мельбурне? Вместо того чтобы распрощаться с Тони и двинуться дальше, я серьезно обдумывала намерение задвинуть себя – и свою дочь – в прошлое, от которого сбежал даже он сам.
И тем не менее…
Перед мысленным взором возникла дальняя спальня с ее туалетным столиком из розового дерева, продавленной кроватью с выгнутым изголовьем и изножьем и фотографией в пыльной серебряной рамке. Мужчина на снимке смотрел на меня из увитой розами беседки, выражение его лица притягивало, темные глаза повелевали, почти гипнотизировали, как будто он заставлял вернуться к нему.
– Я приняла решение.
Бронвен быстро повернула голову ко мне, ее лоб прорезала морщинка. И в тот момент она до жути была похожа на своего отца. Разумеется, у нее волосы были светлые, а у него – темные, но высокие скулы, широко расставленные сапфировые глаза, резкие черты лица, делавшие ее такой неотразимой, несомненно, достались от Тони.
Я легонько кашлянула, странно нервничая.
– Что, если мы переедем сюда?..
– Переедем сюда? – недоверчиво эхом откликнулась Бронвен.
В глазах зажглась надежда, но дочь попыталась быстро скрыть ее. Я сообразила, что она защищается, и у меня сжалось сердце. Я украдкой бросила взгляд в зеркало заднего вида. Где-то позади нас старое поместье спало в своем безвременном море травы. Я вообразила, как распаковываю коробки в полной укромных уголков гостиной, заполняю пустые места своими вещами. Представила себя просыпающейся в самый глухой час ночи, слушающей, как старый дом потрескивает и вздыхает. Я вспомнила вкус воды из крана на кухне, удивительно холодной и сладкой; гигантскую ванну, жасмин, заглядывающий в разбитое окно; залитые солнцем комнаты с изящной мебелью ручной работы; тишину, окутывающую это место подобно мягко сдерживаемому вздоху; и – похожее на грезу в своей настойчивости – изображение темноволосого мужчины на старой черно-белой фотографии.