– У нас не так, – вздохнула Мэри, и заспешила, словно
оправдываясь: – Не лучше, просто иначе. Как-то… плоско. Стриженная
трава – и уложенные плиты с именами. А тут деревья, скамьи… Для
кого?
– Для живых, – серьезно ответил я.
– Вон они где… – облегченно заворчал Алексеич, и ускорился.
Машины скопились в низинке – наш «газон», груженый лагерным
барахлом, тулился к армейскому «Уралу», до крыши заляпанному грязью
– доблестный сержант тянулся с подножки, протирая ветровое. Два
чистеньких автобуса, доставивших из Демянска фронтовиков и
партактив, дичились в сторонке.
А люди – военные и штатские, здешние и приезжие – неторопливо
поднимались на усеченную высотку.
Даже издали глаз ловил высверки орденов и медалей на груди
ветеранов. Не тех старичков, доживших до «святых» девяностых и
смутных «нулевых», чтобы с тоской и бессильным отчаянием наблюдать,
как оплевывается святое и умаляется великое.
Нет, у сырой могилы стояли плотные, налитые здоровьем мужики, и
лишь орденские колодки убеждали в том, что они поднимались в атаки,
вставали навстречу хлещущему свинцу, месили грязь России и Европы,
наводя дезинфекцию коричневой чуме.
С новеньких пиджаков и заношенных кителей брызгами крови
отливали «Красные Звезды», блестели геройские кругляши «За оборону
Москвы», «За взятие Берлина», а то и просто «За отвагу».
В сторонке переминались молоденькие солдатики в парадках, с
«Калашниковыми» за плечами. Солдатикам хотелось покурить, но
робость сковывала их. К своему командиру, младлею со строгим
мальчишеским лицом, они относились с покровительственным
добродушием, а вот старых бойцов явно стеснялись.
Наш отряд построился рядышком с мявшимися автоматчиками, и меня
тут же нашла Мелкая. Глянула светло, разгоняя траурные мысли, и я
отзеркалил ее неуверенную улыбку - девушка будто сомневалась в
своем праве на радость. Я тихонько пожал тонкие пальцы, и они
шевельнулись в ответ, скребясь в мою ладонь.
– Товарищи!
Председатель сельсовета, юркий колхозник, похожий на пана
Вотрубу из «Кабачка 13 стульев», набрал воздуху в грудь, и зычно
толкнул:
– Сегодня мы собрались здесь по горькому, но и важному моменту.
Восемнадцать героев, павших в бою за свободу и независимость нашей
родины, будут похоронены с почетом и салютом! – он взмахнул рукой,
но вдруг скомкал начатый жест, и, морща лицо, обратился к кому-то
из фронтовиков: – Саныч, может, ты скажешь чего?