Главной же
опасностью сам Великий визирь считал резкое ухудшение отношения к
себе в собственной армии. Татары и не очень скрывали своей
ненависти, смотрели по-волчьи, им-то наверняка был бы по сердцу
султан Гирей, а не безумный Мустафа. Привычно склоняли головы, но
бросали далеко не дружеские взгляды сзади янычары. Порой у него
спина начинала чесаться от этого, а чувство опасности криком
кричало о смерти, грозящей отовсюду. Если весной и летом воины
оджака Истамбула дружно его поддерживали в возведении на трон
последнего Османа, то осенью нравственный климат в войске стал
стремительно ухудшаться. Он благоразумно нигде не показывался без
большой охраны, но чем дальше, тем больше сомневался в её
надёжности. Всех заподозренных в сношениях с Ислам-Гиреем
подвергали допросам под пыткой, оговоренных подозреваемыми казнили,
но любви такие действия к нему не прибавляли. Приходилось делать
ставку на страх, в конце концов, покойника Мурада тоже никто не
любил, а правил страной он весьма успешно. Посомневавшись, Еэн
полностью сменил личную охрану. Доверил её сипахам,
воинам-помещикам, отправив янычар в свои орты. Донесения шпионов об
активном участии анатолийских сипахов в разбойничьих шайках стали
наводить его на нехорошие мысли, Еэн даже стал присматриваться к
войнукам, всадникам-мусульманам из Румелии, они стали казаться ему
более надёжными.
Армию
охотно сопровождали несколько десятков тысяч добровольцев-райя из
стамбульской голытьбы. Здесь их кормили, а значит, был шанс выжить.
Обычно в походах полководцы на них обращали внимания не больше, чем
на пыль, осевшую на обуви. Но обстоятельства требовали сейчас
заботы и об этой малопригодной для боя, но необходимой части
войска. К ужасу и отвращению дивана уже на третий день похода среди
райя обнаружили случай людоедства. Хотя всех этих взятых для
тяжёлых работ стамбульских бездельников кормили, пусть не слишком
сытно, нашёлся среди них воистину отродье шайтана пристрастившийся
к человечине, и не желавший отказываться от приобретённой в
последние месяцы привычки. Его повесили, и, проходя мимо виселицы,
каждый в войске мог услышать из уст глашатая о причинах казни,
обрекающей на адские муки.
С
холодом в душе.
Селим
мысленно много раз возвращался в тот мартовский день прошлого года,
но так и не смог окончательно определиться с мотивами своего
поступка. Ну не было у него видимых причин оставаться в оджаке,
люто ненавидимом и презираемом. Тем более что уже больше трёх лет
он вёл тайную войну с государством, главной военной силой которого
и были янычары. После просветления, которое посетило его при
встрече с казацким подсылом, все вокруг были теперь не товарищами и
соратниками, а врагами.