Я так смутилась, что слезы выступили, и тут же рванула к себе,
даже не попрощалась.
С тех самых пор я всегда прихорашивалась и даже переодевалась,
когда он приходил к нам. Звали Сэмиель. Когда он пел про любовь, то
все женщины, что находились здесь в трактире, собирались в зале,
что бы послушать. Его бархатный голос звал, манил, обещал что-то
волшебное. А уж баллады пробирали до слез, потому что все они
заканчивались расставанием, и печаль в его голосе сравнивалась с
душевным страданием. И тогда слезы текли у всех, кто слышал и кто
слушал. Даже мужчины смущенно отворачивались и вздыхали. Но когда
пел про рыцарей, то все дружно подпевали ему, хлопали в ладоши и
стучали каблуками по полу или по столам. А некоторые под веселые
куплеты бросались в пляс, прихватывая под руку подружек или же
подавальщиц. Те тоже со смехом кружились и подпевали скабрезным
куплетам.
Мне же нравился он, похожий на того самого рыцаря, о котором
рассказывал в своих балладах. Его высокая фигура и широкий разворот
сильных плеч, говорили о том, что ему не чужды и воинские забавы,
что подтверждала и тяжелая шпага у пояса. Ведь он ходил всегда
один, и ему приходилось самому защищаться от разбойников или же
зверей по лесам и чащобам.
Голубые глаза его смотрели всегда грустно, когда он пел про
девушку и юношу, которые вместе бежали от злых родственников, но по
дороге наткнулись на разбойников и юноша потерял её. Она была убита
и с тех пор юноша не находил себе места в своем горе и в то же
время был отторгнут своей семьей. Его прогнали, и он ушел в мир и
там нашел свое место. С тех самых пор он принял другое имя и стал
совсем другим.
Я слушала его и мне все казалось, что он пел про знакомого и
очень близкого ему человека.
- Может быть, и о себе самом, - вздыхала я, прислушиваясь к
надрыву в его голосе.
На мне он несколько дольше останавливал свой взгляд. Тогда мне
становилось не по себе, и я старалась не смотреть на него. Зато во
все глаза смотрела Мара и другие подавальщицы. Однажды я
приблизилась к нему и попросила спеть про любовь. После его
выступления они собрались под лестницей, окружили меня и
предупредили, чтобы я не маячила у него перед глазами, а то будет
худо. Как будет - поняла сразу и кивнула, отступаясь. С тех пор не
приближалась и не просила что-то спеть, а то и вовсе пряталась в
тот же самый темный угол, как и ранее. Он даже спрашивал у
подавальщиц, где я, но те отводили глаза и говорили, что у меня
много работы. Я даже как-то плакала от такой несправедливости. Ведь
мне очень хотелось слушать его и смотреть на него. Возможно, в моем
старом-юном сердце зарождалось новое чувство - чувство любви? Но я
сама еще не знала, что это, а он не делал попыток сблизиться.
Только иногда, по утрам, когда очередная счастливица выскальзывала
из его комнаты, я грустила и уходила плакать.