— С тобой все нормально? Ты белый весь, и губы синие.
— Нормально, — ответил и наткнулся взглядом на конверт для
выписки, который покупал для своего ребенка.
Шагнул к нему, и меня шатнуло.
— О нет, — Наташа крепче подхватила меня под руку, принимая
на себя мой вес. — Это точно не обморок от счастья. Садись-ка посиди…
Она помогла мне сесть рядом со столом, на котором неподвижно
лежал темно-синий с голубыми ромбиками конверт. Там мой ребенок. Мой первый
сын. А я не могу взять его на руки, потому что они словно отнимались, стали
ватными и не очень послушными.
Я точно не порядке.
Как же не вовремя!
Наташа кому-то звонила, что-то говорила — ее голос снова
бился внутри моего черепа, как в ложка в железной кружке.
Потом что-то загремело, и мир кувыркнулся.
Меня, кажется, резко стошнило, и снова тихий темный провал.
В себя я пришел в больничной палате. Раздетый по пояс, лежал
на высокой современной кровати. Девица в медицинской пижаме возила чем-то у
меня по груди. Дернулся было, но услышал женский приятный голос:
— Лежите спокойно, еще минутку.
— Что случилось? — спросил, чувствуя себя вроде бы немного
лучше.
— Транзиторная ишемическая атака, — объяснила девушка в
медицинской хламиде.
— Что? Я таких слов не знаю.
— Микроинсульт в простонародье, — улыбнулась врач. —
Придется полечиться.
— Сколько?
Вот не было печали…
— Три недели точно.
— Что?! Нет! — Я снова дернулся, чтобы встать и уйти. — У меня
сына из роддома только выписали!
— Поздравляю, — улыбнулась девица. — А теперь спокойно еще
минутку молча полежите, а то мы с вами никогда эхокардиографию не закончим.
Я откинулся на подушку и шумно выдохнул. Твою мать…
Дождался, пока закончит, и спросил:
— Жить буду?
— Долго и счастливо, — подтвердила девушка.
— Тогда я пошел. Где мои вещи?
— Вы можете и пойти, но какой смысл, если завтра вас
привезут обратно с уже более серьезной формой инсульта?
Я сел на постели. И да, мне, черт возьми, все еще было
хреново. К тому же что-то мешало смотреть, будто козырек на глаз сполз. Я потер
веко — не помогло. Девушка смотрела на мои телодвижения, явно подмечая, что
движения мои были не слишком уверенные. Потом она достала зеркальце из кармана
и протянула мне:
— Посмотрите.
Я открыл кругляшок и… охренел. Половина моего лица словно
потекла. Конечно, свой знаменитый «Крик» Ваг Гог с меня бы не написал, но все
же уголок губы опустился, веко нависло — оно и мешало смотреть, — и будто даже
щека как-то обвисла.