Кое-где по избам взвизгивали бабы, ревели ребятишки, пьяные мужья наводили в доме порядок. Мой тятенька тоже не отставал и гонял маму и старших сестер, Раису и Зою. Анну отец очень любил, как и меня, и мы его не боялись. Ольга, Клава, я и Шурка лежали тихо, как мыши, на полатях, и туда отец не заглядывал. Долго еще хлопали двери, звенели разбитые стекла и слышались пьяные голоса.
Наутро, раным-рано всё шло как всегда. Это в нашей избе, в других не знаю. Мама, чистенькая, в фартучке, в красивом платочке и с синяком под глазом уже управилась в кути.
Гора блинов высится на столе. Это у нас завтрак. Сейчас-то бутерброд да яички на сковородке…
А у нас стол ломился от еды. Стояли чашки с мёдом, со сметаной, с растопленным маслом. Молоко из русской печки, с вечера поставлено, топлёное. Пенка в палец толщиной. Мама пенку снимет и ложкой кладёт на блин тому, кто хочет. Тятя с пенкой любил. Они с Австрийцем по десятку блинов уметали. Чё скажешь? Мужики… Больше никогда в жизни я не ела блинов, вкуснее маминых. Не блины, а сказка – нежные, душистые и много-много дырочек, как звезд на небе. Я любила с мёдом. Мама сложит блин треугольничком, макнет в мёд и подаст мне. С тёплого блина сладость течет, я облизываю пальцы, глотаю эту сказку, и радости нет конца. Часто и яишенка была на столе. Но это же тебе не ужин, чтобы сидеть разъедаться… Но, худо-бедно, самовар-то ведёрный выпивали.
За окном только светает. Отец уже во дворе, седлает Каурку. Австриец тоже во дворе. Они отзавтракали, сытёхоньки. Тятя со двора, работничков будить. Австриец достает воду из колодца и носит в избу, заносит наколотые дрова к печке. Это маме в помощь. Улыбнётся мне, потреплет мои рыжие кудряшки и уходит к сараю, к стайкам, к бане. Я не знала, что наш Австриец пленный, что отец привез его ещё в гражданскую войну. Был он глухонемой от контузии, жил с нами в доме, ели все за одним столом. А было всех одиннадцать душ…
Тятя с мамой, нас семеро, Австриец и баба Катя, тоже глуховатая и нам не родная. Чья она, никто не знал, но все её любили. Она детей пестовала. Тихонько ходила по избе, что-то по мелочам делала. Иногда я видела, как она сидела на крыльце, куда-то смотрела в одну точку и о чем-то думала. И мне почему-то было её очень жаль. Наверное, где-то у неё был дом, дети. Я этого не знала и ни о чем не думала, но всё равно жалела. Иногда подсяду к ней, маленькая, худенькая, а она возьмёт мои ручонки и гладит их. А сама на меня и не глядит… Почему-то и мама со старшими сёстрами любили посидеть на крыльце. И Австриец сидел по вечерам один… А днём, по жаре или в дождь, мы с Райкой играли.