Оборотень упрямо шагал по лесу, ломал преграждавшие дорогу трухлявые высокие пни, покрытые похожим на ржавчину налётом, обходил ещё стоящие деревья, залитые коричневыми потёками или особо густо усеянные похожими на лошадиные копыта трутовиками. Но чем дальше, тем больше ему казалось, что они только глубже забирались в трущобы. А ещё, ему уже давно чудился чей-то нудный голосок. Он прислушался.
– Со сторожой полаюся, по кругу покатаюся… полаюся, по кругу покатаюся… Хорошо, весело…
Оборотень резко обернулся – никого, кроме венедов.
– … покатаюся, со сторожой полаюся…
Он передёрнул плечами, уж больно недобрая догадка пришла ему на ум:
– Навья?
В ответ раздался тихий, с придыханием, довольный смех.
– Со сторожой полаюся, по кругу покатаюся. Хорошо, весело… – снова завёл голос.
Насколько может быть опасна навья, Оборотень знал, но и терпеть наездницу не собирался:
– Я те покатаюсь! – разозлился он. – Я те так покатаюсь, что век помнить будешь! Ей, Святомор!
– Чего?
– Ты в ведьмачье кольцо не наступал, давай-ка, теперь ты поведёшь.
– Так я леса не знаю.
– Ну и ладно. Веди в самую глушь. Пока кикимору не найдём, отсюда всё одно не выбраться.
– В глушь? Это я могу! – согласился Святомор, гордо поправляя меч. – Это я быстро. Ахнуть не успеете, как заведу! – он рванулся напролом, нещадно давя усохшие порховки, испускающие тучи коричневой пыли, оседавшей на его едва очистившиеся от глины сапоги.
– Да мы не торопимся. – Буркнул Карислав, но за Святомором пошёл, отмахиваясь от противных фиолетовых волосков и жгутиков, спускающихся с ещё не упавших деревьев и по молодецки круша совсем уже прогнившие, в жёлтых кожистых кружевах, мхе и сочно-рыжих семейках балбошкиных шапок стволы.
Ещё не стемнело, а они уже попали в самую сердцевину гнилого леса. Здесь упавшие колоды были надёжно укутаны мхом и превратились в вместилища тёмной трухи, в которую попеременно кто-то проваливался, обманувшись на твёрдое с виду дерево. Здесь было царство грибов всех форм, видов, цветов и оттенков. Семейные росли целыми гущами, родами, одиночки виднелись в самых неожиданных местах. Повсюду красовались жёлтые, красные, оранжевые мухоморы, из мха торчали «мавкины руки» – маленькие, ярко-жёлтые, словно молящие о чём-то. На пнях теснились бокальчики, кубки, заглянув в которые можно было увидеть семена, похожие на мизерные золотые монетки. Негниючники сменялись ломкими навозниками, вот, на дереве, на тонкой ножке болталась чья-то киноварная шляпка.