– Удостойте благословением великую грешницу, – сказала Зоя Игоревна с тем выражением лица, которое демонстрирует обратное произносимому. Благочинный, однако, с неприсущим его чину легкомыслием, понял адресованное ему обращение буквально. Почти не поднимая головы, он прокряхтел: «В чем твой грех, сестра?». Зоя Игоревна проявила себя обескураженною. Подумав, что благочинный, по старости лет и по болезни глаз, лишился способности узнавать знакомцев, она представилась. Но и услышанное им имя (странно, очень странно, было обидно и странно) не возмутило благочинного никаким образом, он повторил свой вопрос: «В чем твой грех, сестра?». Зоя Игоревна, немножко смешавшись, все же достала в себе возможности улыбнуться снисходительно, как улыбаются на малое несмышленое дитя (побуждали к чему преклонные лета благочинного). Но, вместе с тем, она продолжала быть в центре внимания, и необходимо было держать ответ, но на беду (и что весьма естественно) никакой ее грех ей в голову не приходил. Зоя Игоревна уже думала какой грех себе выдумать, за который проступок, несомненно, в этот же день исповедовалась бы пред своим духовником, но в самый этот момент выпавший черный красивый локон из-под скромной ее косынки, который она тут же поспешила поправить, навел ее на мысль.
– Я крашу волосы, благочинный, – отвечала Зоя Игоревна с таким отчаянием в голосе, и с такой тоскою во взгляде, чего верно не повторить будет и во всем раскаявшейся блуднице, если предположить такое. Благочинный заметно смешался, и если не сам он, то весь вид его за него отвечал, что, может, не стоит провинность печали. Зое Игоревне понравилась реакция благочинного.
– Наложите на меня епитимию, чтобы не красить мне волосы вовек, – произнесла она апокалиптически. Все вокруг смотрели на Зою Игоревну такими глазами, будто она добровольно шла на сожжение, – так она видела, и мы не имеем повода усомниться, что так оно было на самом деле.
****
Более двух недель Зоя Игоревна никаким образом не тяготилась своей епитимией. И вот первого числа ее годов видного такого мужчину в автобусе прилюдно совестят за то, что он, точно тот тюлень, сидит сиднем, не додумается пожилой женщине (ей, Зое Игоревне) место уступить. – «Это меня лукавый испытывает!» – час спустя, дома, заключает Зоя Игоревна, в сердцах отмахиваясь от зеркала.