Я даже понимала, что причина моей жизненной драмы, пожалуй, не в Славе, а если глубже, если честно себе признаться — во мне самой. Сейчас я уверена, что так и было. Депрессия, в определенном смысле, сродни тоннельному сознанию — ты движешься исключительно в русле одних мыслей и переживаний, из которого у тебя решительно не получается выбраться. Ясен пень, что данное направление — тупиковое, но ты по каким-то причинам не можешь или не хочешь с него свернуть и катишь по нему, как на катафалке. Кроме всего прочего, возникает соблазн пожалеть себя. Как это меня, такую хорошую, такую-сякую распрекрасную этот неблагодарный козел (а вы где-нибудь видели благодарных козлов?) бросил? Променял на другую. И уже захлебываешься жалостью к себе, такой бедной и несчастной. Теперь я понимаю, что этого делать нельзя. Категорически. А надо понять, что, пока ты тут рыдаешь и упиваешься несчастьем, твоя жизнь проходит. В этом самом узеньком темном тоннеле, куда ты же сама вошла и откуда надо быстренько выбираться. А как? Вопрос. А между тем я сама так и катила по своему тоннелю и страдала, как водится, душевно — с соплями и причитаниями.
В то время я ушла от Славы — «мне от вас ничего не надо, даже столичной жилплощади!» — и стала снимать квартиру в Москве. Аренда жилья стоила дорого, а мои деньги стремительно таяли. Это были тяжелые времена. Мне во всем не везло. Дошло до того, что однажды я стала оплачивать кредит за машину, а прожорливый банкомат счавкал мои купюры и замер — ни чека, подтверждающего оплату, ничего, — типа, не знаю я вас и денег ваших не брал. В его равнодушии было что-то издевательское. Я забегала вокруг банкомата, заохала — отдай деньги, сволочь! Потом разрыдалась — так вдруг стало обидно, что вообще ни в чем не везет. Да это просто мировой заговор против меня!
И я решила уехать из Москвы в Петербург. Вот говорят, что если чувствуешь, как накрывает девятым валом несчастий, надо резко сменить декорации и переместиться в пространстве. Тем более что мне было куда уезжать. Дело в том, что пять лет назад, встретив Славу, я переехала к нему в Москву из родного Петербурга, оставив квартиру. И теперь, раз уж со Славой все кончено, в Москве меня больше ничего не держит. Да и Рите пора было возвращаться в Нью-Йорк к своему Джону, который каждый день напоминал ей о себе, звоня по телефону, а Ритка виновато мычала в трубку, что задержится в Москве еще ненадолго. «Почему, Джонни? Ну, потому что…» А я знала почему — она боялась оставить меня одну. Я чувствовала вину перед подругой — чего ради она должна нянчиться со мной, наплевав на собственную личную жизнь и нетерпеливого, уже начавшего обижаться на нее Джона? «Ну, вот что, — решительно сказала я, глядя в ее заботливые глаза. — Лети-ка ты в Америку. Джон волнуется». «Да и черт с ним!» — махнула рукой Рита, но прозвучало это как-то неубедительно. «Ты там на месте разберешься — черт с ним или полная любовь и согласие! И вообще… Миллионерами в условиях жестокого экономического кризиса не разбрасываются, между прочим, они на дорогах не валяются». Кстати сказать — ее Джон был не просто славным парнем, но еще и богачом. Вот так счастливо распорядились Риткины звезды. — А как же ты, Ника? — вздохнула моя сострадательная подруга. — А я решила вернуться в Питер. Что мне в Москве делать? Прощаясь, Рита заверила, что в скором времени прилетит в Петербург — проверить мое душевное здоровье.