Саксонский торговец Идвирд, гостивший в той же корчме, разве что
не раздел Аэция догола, а взамен предложил оплатить долг ремеслом.
Что ж, думал тогда наивный византиец, торговец – не герцог, но тоже
неплохо. Почему бы нет?
Но долг был немаленьким. Простым услужением откупаться пришлось
бы годы, поэтому Ясон хватался за любую возможность заработать хоть
сколько-нибудь монет. И вот удача! Саксонский динат*, в чьих землях
жил Идвирд, устроил ярмарку в честь рождения сына, уже пятого по
счёту. Счастье привалило в ближайшую рыбацкую деревушку, куда
стянулись жители со всей округи. А у такого количества людей,
обделённых санитарией и элементарной медициной, всегда найдётся что
подлечить.
(*Динат – землевладелец в Византии)
Но кто ж знал, как сильна была нужда в подобной услуге… Весть о
лекаре едва ли не превзошла интерес к самой ярмарке, и к хлипкой
хижине, чей владелец уже напился до беспамятства за полученные
медяки, выстроилась огромная очередь страдающих язвами, ушибами,
переломами и прочими прелестями человеческой жизни. Правда,
крестьяне оказались довольно терпеливы к боли, поэтому мешочек с
маковым порошком остался почти нетронутым. Это несомненно радовало
– восполнить запасы было бы непросто.
И вот, пока Остальные веселились или грелись на солнце в
ожидании своей очереди, изнеможённый Ясон давился вязким
тошнотворным воздухом, пытаясь остановить дрожь в окровавленных
руках. Только увесистый кошель поддерживал более-менее сносное
настроение.
За окном доносились голоса прохожих, зазывания лавочников, смех
детей, ругань стражников, явно успевших отведать пива. Разобрать
льющиеся отовсюду слова не получалось, хоть Ясон и знал язык
саксов. Он даже болтал с некоторыми из них у себя на родине, но
сейчас несуразные потоки не отличались от любых других варварских,
поэтому единственной отдушиной остались звонкие девичьи голоса, чей
хохот словно песня расходилась по округе. Даже стало немного
легче…
Вдруг в гомоне добавились какие-то непонятные помехи.
Задумавшись, Ясон не сразу это заметил, но постепенно до разума
доходило, что смех, разговоры и ругань переросли в крики ужаса,
разбавились гулкими возгласами, в которых узнавался другой язык,
тоже знакомый византийцу.
Он вскочил, проводил взглядом проносящиеся мимо окна фигуры, а
затем выбежал на улицу, где уже вовсю развернулась резня.