Среди Романовых всегда хватало смелых
и решительных людей, да и сам, Николай Михайлович не мог
праздновать труса, хотя страх и вцепился в его горло, ан нет,
пересилил себя, а посему решил выйти навстречу народу и приказал
открыть ворота. Сам он в сопровождении адъютанта и ещё нескольких
офицеров, а также троих фельдфебелей – бывалых рубак, обладающих
лужеными глотками и привыкшими отдавать команды десяткам солдат в
том числе и под вражьим огнём выстроились на верхней площадке перед
ступенями. Толпа, буквально взявшая дворец в полукольцо из многих
сотен людей, замолкла и все, почти одновременно обнажили головы.
Хотя время давно перешагнуло полдень, до начала сумерек оставалось
ещё несколько часов. По его знаку, папка с манифестом передаётся в
руки одного из фельдфебелей, коему предстояло выступить в роли
царского глашатая. Старый вояка польщённый сим поручение и
принявший для бодрости и лучшей дикции двойную чарку водки, бережно
принял в руки папку с напечатанным текстом манифеста и начал
вещать. То, что произошло далее, трудно объяснить одними законами
природы и физики, зато всего два слова: «промысл Божий», ставил всё
по местам. Стоило лишь дойти до фразы о смерти Императора Михаила
II-го, «павшего от руки убийц, презревших присягу Государю и клятву
Всемогущему Богу…», как налетевший буквально из неоткуда порыв
ветра вырвал из его рук листы с тестом манифеста и унесли их
прочь.
Целую минуту, на площади возле дворца
стояла полная тишина. Поэтому, слова, пришедшего в себя одного из
свитских: «Читай, скотина, по новой» прозвучали громом, а битый
жизнью и войнами фельдфебель, как чёрт от ладана отпрянул от
протянутой ему новой папки. Придворный хлыщ походя залепил ему
зуботычину и попытался взять на себя роль глашатая, но мгновенно
небо стало покрываться тучами, откуда не возьмись появилась стая
ворон, устроивших над ними хоровод, сопровождаемый зловещим
карканьем. А затем, внезапно сквозь пелену облаков прорвался
солнечный луч, коей упал прямо на центр толпы. Люди отпрянули в
сторону, на освободившемся пятачке в солнечном свете, воздев долу
правую руку с большим серебряным крестом, в поношенной черной рясе
и босиком, стоял Иоанн Кронштадтский. Время как будто остановилось
и лишь стук сердец продолжал отсчитывать секунды. Потом, кто-то
невидимый вновь запустил маятник Хроноса. Небо очистилось, вороны
унеслись прочь, успев напоследок изрядно пометить своим помётом
стоящих на парадном крыльце дворца. Но на них никто уже не смотрел,
ибо отец Иоанн, перекрестив людей, стоящих на площади, молча, пошел
прочь. А весь люд последовал за ним, подобно тому, как агнцы идут
за пастырем своим. Более, никто в Санкт-Петербурге и Кронштадте его
не видел.