Она собралась уходить. В прихожей зазвонил телефон. Свекровь послушала, потом положила трубку и нехотя сообщила, что свидетельство о смерти сыну выдали и что в графе «Причина смерти» там сказано: «отравление неизвестным ядом». А похороны будут не раньше понедельника, пока все бумаги соберут и родственники из Новгорода приедут.
Валя маялся в машине, смотрел виновато. Надежда вкратце сообщила ему о разговоре и о синей машине. Валя отмахнулся:
– Знаешь, ерунда все это. Судя по твоим рассказам, эта свекровь такая зараза, что могла нарочно все про Ленку придумать и про машину тоже.
– Может быть, может быть. Да, до смерти довести человека такой бабе раз плюнуть. Жалко Ленку! Давай вези меня домой – поздно уже, мои там голодные сидят.
– Ух ты, как она мужа боится!
Дома на диване сидели муж и кот с одинаковым выражением на лице и морде и дружно обижались на Надежду. Наконец муж повернулся и строго спросил:
– Случилось что-нибудь, что ты так поздно?
– Случилось много всего, потом расскажу.
Она прижалась к нему, потерлась щекой о плечо.
– Все, ни о чем плохом не хочу думать, впереди два выходных, будем только вдвоем.
– Втроем, – мяукнул кот.
К понедельнику подморозило, на кладбище было скользко и холодно. Стоя у открытой могилы, сотрудники перешептывались, всем не давала покоя история с отравлением, все ломали голову, что же там случилось. Приехали из Новгорода Ленины мать и сестра, а отец приехать не смог, сердце у него больное, как узнал, что дочки не стало, свалился в предынфарктном состоянии. Сестра плакала тихонько, а мать стояла, невидяще глядя перед собой. Всем распоряжалась свекровь. Повязав на рыжую копну волос черную косынку, она даже не делала вид, что скорбит, а только расставляла всех по местам, договаривалась с могильщиками и командовала, куда класть цветы. Всем было противно.
Надежда подошла к Вале Голубеву и сказала вполголоса:
– Елистратыч, готовься, речь будешь говорить, какая наша Лена была хорошая.
Валя встрепенулся:
– А почему я? Когда Никандрова хоронили, Синицкий же говорил.
– А ты на Синицкого посмотри.
Валя оглянулся. Действительно, было видно, что Леонид Петрович речь говорить не в состоянии. Лицо у него было абсолютно серое, щеки обвисли, что делало его похожим на больного бульдога, и постарел он лет на десять, если не на двадцать. Валя присвистнул: