– Эй, ты! Чего примолк? Давай-ка,
вякни еще разок-другой. А то я за четыреста лет страсть как
соскучился по человечьей речи, – прервал чреду неспешных
умозаключений визгливый старческий голос.
Солнце поднималось быстро, и туманная
пелена истончилась, а местами и вовсе рассеялась. Нарушитель
уединения обнаружился именно на такой проплешине шагах в пяти-шести
от Маха. В немощной стариковской фигуре, сгорбленной несчетными
летами, не было ни малейшей угрозы для юного богатыря, но тот на
всякий случай положил руку на эфес.
– Где это я? И кто ты такой? –
спросил Мах пусть и не совсем учтиво, но зато кратко и по
существу.
Физиономия дедка расплылась в
заискивающей улыбке:
– О молодой и сильномогучий герой,
прости, но по поводу нашего местопребывания у меня нет никаких
соображений. Что же касается моего имени, изволь: дед Пузырь, весь
к твоим услугам.
– Как-как? Может, я ослышался?
Пузырь, ты сказал? – Губы молодого рыцаря сами собой начали
растягиваться в озорную усмешку.
– А ну-ка, прекрати кривляться! –
возмущенно загнусавил дедок. – За меч чуть что хвататься – этому,
как я погляжу, тебя хорошо научили, а вот старших уважать... Ну, да
ничего, я и не таких мордоворотов обламывал. Сейчас будет тебе
фокус-покус. Верь слову: мало не покажется и добавки не
попросишь!..
Яростные свои угрозы старик
сопровождал энергичной и чрезвычайно забавной жестикуляцией, так
что Мах просто не в силах был удержаться от истерического хохота. И
рад бы остановиться – но куда там! И чем бледнее делался от ярости
Пузырь, тем сильнее багровел от хохота рыцарь. Но вдруг...
В желтых глазах старика полыхнула
крохотная оранжевая молния, и в следующее мгновенье Мах уже
отчаянно молотил в воздухе руками, стараясь удержаться и не упасть
с высоты, – а было ее локтей пятьсот. Забавный старикан мигом
вылетел из головы. Веселость как рукой сняло, глумливая улыбка
сменилась гримасой неподдельного ужаса... Разум, не в силах
объяснить, что случилось, елозил кругами по простому, казалось бы,
вопросу: «Как это меня занесло на край пропасти? Ведь не было ни
порыва ветра, ни землетрясения. Я только что стоял на ровной
каменной плите, птички пели, светило солнышко...»
Собрав всю свою волю, Мах наконец
оторвал взор от пропасти и заставил глаза смотреть на облака. Когда
гипноз бездны стал ослабевать и ноги, почти окаменевшие от страха,
вновь обрели способность шевелиться, ему удалось отойти от края
шага на три, и он опустился на камень в полном изнеможении.