– Познакомься с Джельсомино, он вовсе не прост, у бесенка есть собственный апельсиновый сад в райских кущах.
– Где змеи подстерегают легкомысленных Ев, – продолжил плечистый рябой парень с замасленным хвостом. На нем была длинная роба из какой-то экзотической страны.
– А это Музунгу, продолжил представление своих друзей Снегирь. – Его так прозвали кенийцы за бледный цвет кожи, он некогда изучал суахили и африканскую кухню…
– Я знаю, как приготовить тридцать три блюда из зебры, – скромно заметил Музунгу.
– Но потом он с позором вылетел из института.
– Почему?
– Не проснулся к началу занятий.
– Если бы они посмотрели хоть толику моих снов, то тоже наплевали бы на занятия, – оправдывался Музунгу.
– Еще мы зовем его Чилим, – вставил Джельсомино.
– А что это значит?
– Темная, темная женщина! – в ужасе схватился за голову Музунгу.
– Я не учила суахили, – обиделась Олеся.
– Это на хинди, – поправил Снегирь, – волшебная трубка, леди, трубка мира.
– Хочешь? – он протянул ей толстую полуторалитровую бутылку жигулевского пива, из которой только что пил сам.
Олеся заколебалась, пиво она не любила.
– Пей, пей, расслабишься, – подбадривали ее новые знакомые.
Она решилась и хлебнула. Пиво пошло на ура.
– А ты кто? – обратилась она к последнему из компании, молчавшему до сих пор толстому буряту с флейтой.
– Я Будда, – ответил он, ни секунды не колеблясь.
В такой компании было неловко назваться просто Олесей.
– Он не врет! – заверил Олесю Снегирь.
– Да, он похож на статуэтку смеющегося Будды. Я видела сегодня много таких на Торговой.
– Вылитая статуэтка! – согласился Снигирь.
– Это Будда Хотэй, – глубокомысленно заявил бурят, – бродяга, постигший значение дзен. Некогда в Китае, во времена династии Тан…
– Вы заболтались парни! – прервал его Джельсомино, – кто будет работать?
Содержимое шляпы пересыпали в плотный рюкзачок, настроили инструменты, и песни во имя весны продолжились.
Теперь Олеся была по другую сторону баррикад, уже не как зритель, а как участник уличного шоу. Нельзя сказать, что она ощущала себя "своей" в компании помятых, небритых музыкантов. Порой они говорили не очень понятные вещи. Прохожие приглядывались к ней, слишком ухоженной, чистой, пахнущей дорогими духами, на контрастном фоне уличной богемы, и все-таки ей было легко и весело с ними, а с каждым глотком пива крепли крылья независимости и вседозволенности за спиной. Она перестала бояться, что Антон найдет ее и потребует вернуться.