«Ну, проиграем. Ну, разжалуют…»
Но чувствовал, что не пришло
Их время. Их благой порыв
Встать на защиту всего люда
Жестоко разом подавив,
Царь не простит и не забудет.
И пятеро в петле стояли,
Исполнен страшный был обряд.
Сорвавшись, двое вдруг упали.
Все в потрясении молчат.
Спокойно, буднично и жутко
Команда снова раздалась:
«Да вешайте быстрей. Как будто
Занятье это в первый раз».
Каховский бешено кричит:
«Нас удавите аксельбантом!»
И, кажется, сейчас сгорит
От его взгляда адъютант.
А императору так страшно,
Что заперся он в кулуар:
«Волконский был среди восставших!
Князь Трубецкой! Какой кошмар!»
Сорвут парадный с них мундир
И шпагу на гражданской казни,
И будут сосланы в Сибирь
Князья фамилий тех прекрасных.
Якушкин, Оболенский, Кехт,
Марлинский, Лунин и Бестужев.
Приказ царя забыть про тех,
Кто всё равно погибнет в стуже.
А не погибнет – пусть сгниёт
На вечной каторге, в обломках.
Но не забыл о них народ
И благодарные потомки.
О них, посмевших предпочесть
Звезде пленительного счастья
Лишенья, смерть и злую месть —
Изгнанья ужас в одночасье.
Мятежный Пушкин, Кюхли друг,
Напишет лучшее творенье:
«Во глубине сибирских руд
Храните гордое терпенье!»
С тех пор немало лет прошло,
Веков и времени другого.
Стиралось то, что сердце жгло
Восстанием, свободным словом.
Но память возвращает вновь
Нас к декабристам, русским жёнам.
Они на каторге любовь
Хранили кладом сбережённым.
Двадцатый век их имена
Напишет золотом на душах.
Сейчас безвременна страна,
Но, слава богу, есть наш Пушкин.
И режиссёр Мотыль найдёт
Актёров тонких, умных, страстных.
Свой фильм он так и назовёт:
«Звезда пленительного счастья».