Подрастая я начал понимать как меняется всё вокруг, менялся и я. Огонёк моей души таял.
Боль и страдания пришли в мою жизнь. Тогда я не понимал этих чувств по настоящему, я лишь пытался их осознать, сделать их частью меня. Всё вокруг меня нашёптывало-это ты, это часть тебя, тебе не скрыться, не беги от себя. Я принял это.
Папа ушёл рано из нашей жизни, нет он не погиб, он просто ушёл. Ушёл без слов. Да и слова мне тогда не нужны были. В глубине себя я всё понимал, я принял эту утрату. Утрату, которая пошатнула меня. Я стоял по середине комнаты, в руках у меня была пустота. Я пустел на глазах, слыша тихий плачь мамы. Она успокаивала меня, подбадривала. Сев с ней рядом, она обняла меня и я больше не чувствовал полноценное её тепло, то тепло, которое согревало меня в самом начале. Её любовь ко мне угасла с его уходом. Нет, она не перестала любить меня меньше, но это чувство изменилось, оно не могло уже быть тем прежним, которым я так жил.
Пытаясь разобраться в случившемся, я принимал много чего плохого в себя, но я не мог остановиться, ведь я лишился в первую очередь частички себя. Я хотел вернуть её, но не мог и не понимал, что уже никогда не смогу восполнить эту утрату. Этот период в моей жизни закончился тем, что я оставил всё как есть.
Смирение, вот чем была моя жизнь. Принять все как данное и жить дальше, именно это я чащего всего слышал в разных интерпретациях. Не пытаясь понять и ни чего не меняя я начал существовать.
Подрастая, подрастал и мой внутренний мир. Мир который меня олицетворял, делал меня тем, кем я являлся. Я многого не понимал, просто впитывал в себя абсолютно всё, словно губка. Не важно что это было, но оно всё было во мне. Плохое я прятал, хорошим жил. Я жил во лжи и предательстве, боль и страдания были со мной повсюду, но при этом я находился в ярком свете улыбок, беззаботности и счастья. Тьма была позади, глубоко внутри меня, была везде. Меня уберегали от неё. Но как уберечь себя от себя. Чем старше, тем сильнее она влияла на меня. Она не могла себе позволить быть где-то там, вдали от меня. Она создавала второго меня, того, которого я должен был боятся и не выпускать, так было надо. Надо им, а не мне. Ведь кто меня спрашивал, как будет лучше. Как я, ещё совсем ничего не знающий, мог что-то решить для себя, что хорошо, а что плохо. Решали за меня.