– Ну, здравствуй, Адам.
Сенатор развернулся на кресле и предложил гостю сесть напротив. Адам отметил разительные перемены в его лице. Во всем взгляде этого некогда ненавистного ему человека чувствовалась чудовищная усталость. За три года сенатор заметно сдал. Казалось, он болел какой-то неизлечимой и тяжелой болезнью, которая точила не только тело, но и душу. И эта болезнь отчетливо проступала в дряхлых руках, трясущемся подбородке и устало блуждающем взгляде. Несмотря на дорогие аксессуары, подтяжку лица и искусный маникюр перед ним сидел немощный и несчастный старик.
– Зачем я здесь? – спросил бывший узник сухо.
Их разделяла лежащая на полу шкура медведя.
– Считайте это моей старческой прихотью… – ответил сенатор, с любопытством посматривая на своего несостоявшегося убийцу.
Минуту-другую они слушали, как трещат поленья в камине, затем сенатор налил рюмку и предложил Адаму.
– Мне нельзя, врачи запрещают, – печально улыбнулся господин Мидиев.
Коньяк приятно обжог горло, и еще долго революционер с удовольствием смотрел на языки пламени, в которых ему мерещились развивающиеся на ветру рыжие волосы девушки.
– Тишина… – произнес он, словно во сне, но сенатор не понял его.
– Да, в моей берлоге достаточно тихо, и Вы вправе делать здесь все, что хотите.
– И даже уйти?
– Я бы не хотел этого.
Сенатор положил на стол пачку денег.
– Не думайте, что я пытаюсь купить Вас, но я знаю, что Вы только что из тюрьмы и нуждаетесь в самом необходимом. Вам, навряд ли, кто-нибудь поможет, кроме меня.
Революционер поднялся, так и не притронувшись к деньгам. Он старался не смотреть на искушение. Как хозяйская собака, которой кто-то из гостей предлагает вкусное лакомство, и она ворочает морду.
– Что ж, – с сожалением вздохнул сенатор и позвонил в колокольчик, – Анна проводит Вас.
Гость шел за горничной и смотрел на ее покачивающиеся бедра. У него на душе было неприятное ощущение. С одной стороны, деньги сейчас были не лишние, но с другой, он бы чувствовал себя предателем, если бы взял их. Люди, с которыми он боролся и которых считал источником бед русского народа, теперь окружали его и невольно и ненавязчиво напрашивались в друзья. И эта возможная дружба тяготила его. Он мечтал вырваться из этого капкана, и чем быстрее, тем лучше. Но какая-то неведомая сила удерживала его, обременяла и отвлекала. И сейчас эти покачивающиеся бедра говорили ему, что он слаб, что ему сейчас больше всего хочется именно закинуть юбку этой женщины кверху, и, не обращая внимания на ее неистовые крики, грубо овладеть ею… Без этого жестокого насилия он чувствовал себя словно неполноценным.