– Тсс! – поднесла она к своим губам пальчик.
В это время дед повернулся к компании и чихнул в руку, попытался сдержать новый чих, но у него это не получилось.
– Очевидно, аллергия на меня, – шепнула Луиза солдатику, и они про себя засмеялись.
– Верно, дочка! – услышал дедушка их смех, внюхиваясь в ароматы коньяка, – У меня аллергия, только не на женщин, а на собак. Песец? – указал он на манто блондинки.
– Что Вы! – возразила она, поправляя его бережно на шее. – Я защитница животных. Это искусственный мех, разве не видно?
– Странно! – едва сдерживая насморк, нахмурился дед.
Он взял со стола налитую кружку и залпом опустошил ее. Затем, внимательно оглядывая присутствующих, улыбнулся довольной наглой улыбкой и вальяжно откинулся назад, собираясь с мыслями. По его густой седой бороде все еще текли драгоценные капли. Но ему стал мешать внезапно появившийся насморк. Красный, с выпученными глазами, как вареный рак, он судорожно шмыгал носом.
– Мальчики, мне надо отлучиться на минутку. – Вдруг сказала Луиза, и на ее щечках вспыхнул румянец.
Она взяла под ручку босоногого солдатика и привстала.
– Проводишь меня, милый, – обратилась она к нему, и тот, весело подмигивая Адаму, вышел с ней в коридор.
– Хорошая цыпа, а? – заметил дед после их ухода, цокая языком. – Эх, годков бы пятьдесят скинуть! Ох, бы я задал жару-то, ох задал!
Адам уткнулся в холодное окно, проклиная все на свете и думая, почему она выбрала не его. Ведь он внешне был намного презентабельней, да и вообще больше всех из присутствующих внушал доверие. Мысль о том, что блондинка просто играет с его чувствами, утешала его.
– Я вот еду рыбок ловить…, – продолжил дед, смачно высмаркиваясь в рукав тулупа. – Ты, наверно, спросишь, почему я с бамбуковыми удочками? А? Спросишь?
Адам кивнул, стараясь не обращать внимания на фамильярность деда. Его мучила загадка, что подкинула Луиза в кружку старику. На хладнокровную убийцу она была не похожа, но в этот момент он оправдывал любое насилие.
– Так завра к утру обещали потепление… – продолжал пьянеть дед.
Его язык стал заметно заплетаться. – Все потает, лед треснет и опустится.
В купе было жарко, и дед стал расстегивать пуговицы на одежде. Шапку-ушанку на голове он оставил, возможно, для солидности или по привычке.
Адам молчал, ему не хотелось вступать в эти глупые беседы. Он прилег на полку, делая вид, что ему неинтересно общение. Луизы не было. Возможно, она была с другим. И эти какие-то нездоровые фантазии, подогревающиеся ревностью, и неопределенности, озлобляли его. Еще немного, и он сам бы вышел в тамбур, чтобы перевести дух. Дед раздражал его во всем, буквально выводил из себя. Адам смотрел с лютой ненавистью на то, как долго и навязчиво тот крутил пуговицы на своем тулупе, как чесал свою мокрую от коньяка бороду, и невольно поражался людской наглости и бестактности. Все это казалось Адаму таким мерзким, словно его головой окунали в немытый сортир придорожного вокзала. И ради счастья этих людей он всю жизнь боролся, выступал на несанкционированных митингах, участвовал в каких-то нелепых акциях протеста, ради чего? Впервые за многие годы у него возникло досадное чувство, что он заблуждался, что счастливыми всех он сделать не может, и нужно иметь смелость выбора, жесткость хирурга, разделяя еще больных и годных для счастливой жизни пациентов и уже разложившихся трупов, напрасно прожигающих свою никчемную и ненужную никому жизнь.