Тут же, греясь на солнышке, прохаживается раненый командир батареи. На его лице тоже написано удовольствие: он выполнил свой долг и теперь пользуется законным отдыхом. Он ранен в плечо австрийской шрапнельной пулей.
– Австрийцы стреляют хорошо. Мы понесли крупные потери. Необходимо, чтобы орудийная прислуга не забывала засыпать промежутки между нижним щитом орудия и землей. Это очень важно: из-под щитов бьют шрапнельные пули. У нас много ранений в ноги.
– Ну, хорошо, может быть и так. На всякий случай будем помнить. Спасибо за совет.
Лошади напоены. Эшелон отходит. В дверях санитарного вагона стоит сестра милосердия с Георгиевской медалью на груди и провожает нас глазами.
– Возвращайтесь со славою, – говорит она нам на прощание.
Поезд мчится дальше.
* * *
На следующей остановке впервые видим пленных. Это австрийцы-поляки. Между ними – германский кавалерист. Пленных сейчас же обступают солдаты, суют им колбасу, хлеба, папиросы. Австрийцы, видимо, чувствуют себя неплохо и охотно вступают в разговор. Больше всего нас интересует их военная, невиданная еще нами форма, хотя мы сейчас же разочаровываемся: форма непрактична и некрасива. Их обмотки и ботинки вызывают у наших солдат целый поток острот:
– Что, пан, у вашего Франца-Иосифа не хватает кожи на голенища солдатам?
– Нет, братцы, это компрессы, чтобы, значит, не простужались, потому народ-то больно лядащий.
– А зимой-то тоже в обмоточках и в штиблетах? Смотрите, паны, в штиблетах-то холодно будет – снегу понабьется.
Немец не показывался, а все же интересно посмотреть и на него.
– Эй, германишер! – крикнул в вагон офицер 5-й батареи М. А. Гофман.
– Глейх! – Через минуту-две, на ходу застегивая пуговицы мундира, легким прыжком на платформу вскочил молодой германец и, увидев офицеров, вытянулся в струнку. Он сразу расположил к себе: чистенький, подтянутый, он готов сейчас же ответить на все вопросы.
– Ты как попал в плен?
– Взят во время фуражировки вашими казаками. Подо мной убили лошадь.
– А императора своего любишь?
Тут немец не выдержал: он поднял к небу глаза и с каким-то особенным восторженным чувством произнес:
– О, кайзер!
Какой контраст с австрийцами, растрепанными, в расстегнутых грязных мундирах. Сапоги нечищеные, сами они немытые, нечесаные. Когда мы подошли к ним, они даже не встали.