– Вы сначала скажите человеку: пойдет это или нет?
Оба точно спохватились – и в один голос:
– Нет.
Федор осторожненько взял свои рассказы со стола, сунул их в мою сумку и негромко предложил:
– Пойдем, Матвей Иванович.
– Заведующего дождемся?
– А зачем? Не надо. – И он точно воспрянул духом, распрямился. – Да таким добрым молодцам попадись Бунин – и того перетрут.
– Перетрут, – соглашаюсь с усмешкой, а сердце щемит: досадую.
– Вот я и говорю: айда, Матвей Иванович, такая управа не по мне.
И в дверь.
– Ну и охлестки! Пятнадцать страниц за пять минут валят! – до самого отъезда с недоумением восклицал он.
И этот Федор был мне понятен. Я не пожалел, что вместе мы побывали в редакции журнала. Ко всему, лишний раз убедился, насколько же хрупок и насколько дорог нам личный мирок творчества. Нет, не тщеславие. Да и какое, скажем, тщеславие, если ни одной публикации!.. А вот отдать что-то на попрание – никак. Бросить, от всего отказаться – тоже никак. Ведь это значило бы разрушить свой дом, оказаться незащищенным перед лицом безразличия и холода. Когда говорят: плохо, недостойно – можно согласиться. Но когда заявляют: ты не так пишешь, не так думаешь, надо вот так и вот так – это оскорбляет и унижает; это уже разрушение какой бы то ни было личности… Если же лгать, писать и думать – как надо, то и тогда тепло из дома уйдет. Нет уж, или гони взашей, или принимай таким, каков есть.
– Да, Федор, хочу-хочу спросить и забываю: ты пенсию-то оформил?
Он заметно вздрогнул.
– Пенсию?.. Отказали. Еще пять лет велено погодить.
Не знаю подробностей, как отказали ему, но то, что при отказе он немедленно отлил какую-нибудь флотскую бляшку – плюнул, хлопнул и ушел – в этом нет никакого сомнения.
– Да будь она, эта пенсия! Дал бы Бог здоровья – кусок я всегда добуду!
Он заранее был готов к тому, что в пенсии с пятидесяти лет ему откажут. Но того, что случилось дома, не ожидал. Молчал, не рассказывал, расстраивать не хотел…
Федор прошел на кухню, сел отдышаться. Сын – он со дня на день ждал вызова из Владивостока: служить-работать – до времени из комнаты не выходил. Маховик раскручивала Анна.
– Молчишь-то што? Что ли, аршин проглотил?
– А что говорить?
– С пензией-ти как?
– А никак. Пятилетку велено погодить.
– Знамо дело. Он, вишь, взлягивает, а ему пензию.
– В гробине видал бы я эту пенсию! Без нее проживем – клянчить не пойду.