– Сейчас устроим битву при Ватерлоо, – сказал неунывающий Панкратов, достал литровую стеклянную банку для проверки чистоты бензина из заправочных ёмкостей, сунул в неё кусочек рафинада и поставил на муравейник. Минут через двадцать сотни муравьёв облепили кусок так, что из белого он стал черно – рыжим.
– А теперь смотрите, – и с этими словами техник бросил на дно банки небольшую фалангу.
Забыв о дармовом лакомстве, муравьи мгновенно сориентировались и всем скопом набросились на своего заклятого врага. Паук, как жерновами, перемалывал тела насекомых, но количественный перевес противника решил исход поединка. Через несколько минут лохматый верзила затих, а через час в бесформенном месиве трудно было угадать живое существо.
В детстве я слышал от одного старателя всякие небылицы о дикой Сибири. Но меня поразил рассказ о том, как приговорили к смерти вора из их бригады. Они посадили преступника на муравейник голой задницей. Через полчаса подвыпившая братва подобрела и сняла с кучи негодяя. Два месяца после этого человек провалялся в больнице, и только чудом не умер. А бывали случаи и похлеще, и через сутки от наказанного оставался только скелет. Чистый и отполированный, как стёклышко.
За время, пока мы обслуживали учения, я закончил зарисовку о Панкратове и по возвращении на базу отослал её в редакцию. Вскоре она была опубликована, и жюри определила мне премию в сотню рублей. Это была приличная сумма, рекордная среди моих прежних полученных гонораров.
Прошло три месяца, сын заметно подрос и стал узнавать своего папу. Глазки приобрели осмысленное выражение, и улыбка всё чаще стала появляться на его личике, когда я склонялся над ним или брал его на руки. Светкино молоко он сосал с удовольствием, и она жаловалась, что он больно кусается.
– Весь в меня, – горделиво шутил я. – С детства к женской груди неравнодушен. Мать сосал до пяти лет, хотя она и мазала соски горчицей, чтобы отучить меня от затянувшейся привычки. Но твои лучше, – нежно ласкал я Светкины барханы.
Она притворно охала, получая наслаждение и становясь мягкой и податливой, словно какая – то сила парализовала её волю к сопротивлению.
– Знаешь, – сказала она в порыве откровения после бурной ночи, – когда ты тискаешь мою грудь, у меня в голове какое – то помутнение возникает.