План был такой: выйти с Третьяковки, а потом пробираться переулками параллельно набережной обводного канала, потому что по набережной идти было никак нельзя – оттуда отчетливо просматривались кремлевские звезды. По крайней мере, в прежние времена. Может быть, сквер, который находился на другом берегу обводного, и разросся так, что оттуда уже звезды не разглядеть, но лучше было не рисковать.
Датчанин помнил этот сквер: березки, елочки, еще какие-то липы, вроде, а может, тополя. Между этим бульваром и Кремлем – только ряд домов на набережной, стройки какие-то заброшенные и река. А с другой стороны, ближайшей к ним, вдоль сквера протекал обводной канал. На него глядел памятник Репину. А в самом дальнем конце сквера был еще один памятник, подаренный художником, который к тому времени жил уже вроде в Париже. Датчанин помнил этот памятник. Назывался он интересно: «Дети – жертвы пороков взрослых». И все эти пороки, отлитые в бронзе, вроде как выстроились полукругом: истощенная наркомания со шприцем, садизм с носорожьим рогом, прочие монстры. Но Сергей отчетливо помнил – крайней справа была война. Снизу она была одета в средневековые латы, а голова – в противогазе. За спиной – два крыла, больше напоминавшие лезвия кос. А в руках она держала вполне узнаваемую бомбу. Истомин подумал, что это очень кстати на тот случай, если вдруг все-таки на опустевшую землю прилетят инопланетяне. У них хоть будет подсказка, почему все накрылось медным тазом. Если, конечно, сами раньше не сообразят. «Так значит, война – это порок? Наверное, можно считать и так».
Датчанин наметил маршрут по карте прежних времен, заботливо запаянной в полиэтилен. Названия мелких переулков там не всегда указывались, но видно было, что пройти параллельно набережной вполне реально: для начала Ордынку пересечь, а там огородами, огородами… Кишка, услыхав об этом, развеселился и даже замурлыкал слышанную в детстве песенку про аморальное поведение какой-то Нинки с Ордынки. Истомин нахмурился: ему не нравилось такое легкомысленное отношение. Не то чтобы он был суеверным, но все-таки. И он предупредил Кишку, что если наверху тот не будет слушаться его беспрекословно, то он, Датчанин, ни за что не отвечает. Кишка сказал: «Обижаешь, командир». Но Сергей не подписался бы на все это, если бы не знал, что бандит, несмотря на то, что казался балаболом, когда надо, умел быть по-звериному осторожным и собранным.