Проснувшись, она некоторое время не могла вспомнить, где находится. Холод вновь подбирался потихоньку, уже замерзли ноги, озябли пальцы. Знаменитая тюрьма на Таганке. Девушка лежала, свернувшись в комочек, стараясь не тратить драгоценное тепло.
«Ну, и что ты теперь будешь делать, Вероника Дубовская с Красной линии? – ехидно спросила она себя. – Лежать здесь в вонючей темноте и ждать, пока явится прекрасный принц и спасет тебя? Не обольщайся, не до тебя ему, опять, небось, наверх отправился, да и не твой это принц вовсе. А ты бы хотела, чтоб он увидел тебя такой – в грязной рубахе, со слипшимися волосами? Что со мной, интересно, сделают? Предъявленное обвинение не столь уж серьезное. Могли бы просто выгнать со станции. Может, зря я намекнула, что на Красной линии за меня готовы будут дать выкуп? Хотела выиграть время, пока они будут проверять эту информацию. А когда поймут, что это не так, рассердятся еще больше». Она находилась здесь под вымышленным именем. А на Красной линии ее знали под другим, да если там и обыскались ее с фонарями, то разве что за тем, чтобы упечь куда подальше, вслед за отцом. Хотя и считалось, что дети за родителей не в ответе. Им давали шанс – помещали в интернат. Но с клеймом «дочь врага народа» жить на Красной линии было совсем не сладко. Да и какой интернат – она взрослая уже. Таким, как Ника, власть предлагала на выбор – тюрьма или замужество. Выйти за свинопаса, например. И это было еще слишком гуманно – свинопасы были в почете у красных. Впрочем, необязательно за свинопаса – да только кто ж другой оказался бы настолько глуп, чтоб связаться с дочерью изменника?
Ей удалось вырваться, но, избежав одной тюрьмы, она угодила в другую. «Что же мне здесь приготовили? А вдруг выгонят наверх? Туда, в мертвый город, где тишину нарушает лишь ветер, гоняющий по улицам мусор, где по развалинам бродят чудовища? Дадут в виде милости дырявый противогаз и старенькую химзу, почти не спасающую от радиации? Опомнись, Дубовская, – одернула она себя. – С таким воображением надо дома сидеть, а не дела делать. Да только где он теперь, мой дом? В этом-то вся и проблема – дома у меня больше нет, и родителей – тоже. И за что только судьба мне мстит? Ладно бы за счастливое детство – так нет».
Отец ее был преданным сторонником генсека Красной линии товарища Москвина и все призывы о равенстве понимал буквально, в отличие от многих других не столь щепетильных деятелей высшего эшелона власти. В итоге маленькая Ника ходила примерно в тех же отрепьях, что и прочие сверстники, – ведь стыдно выделяться среди других. Ну, разве что она чуть лучше питалась. И чувствовала себя неуютно: дети простых трудяг все равно на нее косились, в глаза льстили, а за спиной шушукались, и детки элиты тоже смотрели свысока, хоть и принимали в свою компанию. И все же положение отца создавало ей как бы щит, отделявший ее от остальных. Особенно хорошо поняла это Ника, когда отца взяли и этой преграды не стало.