– В войну точно такой входил в сухой паёк немецких лётчиков и офицеров. Они его растворяли в кипятке, и пили горячим. А мы, если удавалось найти, рубили его топором и пили с ним чай вприкуску. Грызть его зубами было невозможно, таким он был твёрдым. Правда, он попадался нам только первые два года войны. А с лета сорок третьего пропал, видно в тылу у немцев дела тоже шли плохо. Не до шоколада им было.
Я наивно спросил:
– А где вы его находили?
– Где, где?
Буркнул отец, видно, не ожидавший такого вопроса и уже пожалевший о том, что начал такой рассказ:
– У убитых в ранцах, в офицерских блиндажах, если успевали опередить царицу полей – пехоту. Это был первый рассказ моего отца о войне и один из немногих в последующие годы.
А рассказать ему было что. Прошёл всю войну с июля сорок первого до февраля сорок пятого танкистом, механиком-водителем. Москва зимой сорок первого – сорок второго года. Сталинград, Курская дуга. Дошёл до Будапешта, потеряв за эти годы четыре экипажа.
В тот московский вечер, мы быстро прошли по улице, смешавшись с толпой таких же жаждущих что-либо достать, и оказались в «ГУМе». Только тут отцу повезло. В продажу «выбросили» партию «Охотничьих колбасок». Очередь была просто дикой. К прилавкам вышел, какой-то тучный дядька, наверное, заведующий секцией и, перекрывая шум толпы, прокричал:
– Больше одного килограмма в руки, отпускаться не будет!
В очереди одобрительно загалдели:
– Правильно!
Одна женщина выкрикнула:
– А я вот с ребёнком стою?!
И тут эта лоснящаяся, торгашеская морда, решила схохмить:
– Ну и стой себе на здоровье! – Можно подумать твой ребёнок знает, что это такое, и ему так нужны эти колбаски.
Очередь затихла. Прошло несколько мгновений, прежде чем в этой тяжёлой, вязкой тишине, раздался голос пожилого мужчины, стоявшего за нами. Про такой голос говорят надтреснутый, дребезжащий, но тогда он мне показался звонким и режущим слух. Столько в нём было злости, что невольно хотелось втянуть голову в плечи.
– Это ты правильно, гнида, сказал. Её дети точно не знают, что это такое, а вот твои знают, небось, каждый день лопают.
Повисла мёртвая, давящая, страшная тишина.
Уже потом, много лет спустя, вспоминая эту ситуацию, я уверен, что раздайся в тот момент кличь: «Бей гада!»
И эту сытую сволочь порвали бы в клочья.