– Осилишь? – удивился муж и прикусил язык, увидев слёзы на щеках любимой.
– Осилю, – мотнула головой она.
И вновь кладбище. И вновь в последнюю очередь они отправляются искать папину маму. Вернее, отправляется Вадим, а Инна, приблизившись к нужному сектору, останавливается, чтобы отдышаться. И снова голос, тот самый, властный и глухой. Голос куда-то приглашает, и от этого приглашения начинает сжиматься сердце. Кот, серый и жирный, подкрадывается к ногам пришелицы из мира живых и прижимается, чтобы потереться о них. Она трусливо отдёргивает ступню и опускает взгляд в поисках могилки, которую убирала когда-то. Её нет. И тогда, не в силах устоять перед искушением, медленно разворачивается на непрекращающийся зов.
Чёрный гранит проявился сразу, будто возник из воздуха. Глаза на граните, как два кинжала, больно проткнули двумя стылыми энергетическими потоками, это были мужские глаза. Они требовали заговорить с их властным владельцем. Растерявшись, Инна зачем-то полезла в сумочку, нащупала там горсть карамелек, вытащила их и опустила на деревянный столик перед оградкой, за ними последовала тысячная купюра.
– Поняла, ты и есть хозяин кладбища, – жалобно произнесла умирающая. – Не отпирайся, пожалуйста. Купи себе водки, а я жить хочу! Понимаешь, я жить хочу! У меня дети, внуки, муж! Отправь чужие хвори назад!
И она заплакала. Сначала тихо, с подвываниями, затем бурные рыдания начали сотрясать худенькое тело несчастной. Казалось, всё вокруг застыло, ошеломлено прислушиваясь к человеческим воплям; метнулось за набежавшую тучу растерявшееся солнце, и фотографии усопших повернули потрясенные лица в сторону намечающейся жертвы. Даже вороны замерли в полёте, и тогда мужские глаза потеплели, в них мелькнуло сожаление, сочувствие, понимание.
– Иди с Богом, – прошелестело где-то рядом. – А деньги мне здесь не нужны.
– Дорогая! – неожиданно раздался обеспокоенный голос мужа. – Я бабушку нашёл. А ты чего плачешь?
– Иду, иду, – вытерев слёзы тыльной стороной ладони, отозвалась Инна и, кинув прощальный взгляд на Хозяина, поспешила на встречу с папиной мамой.
Памятник Клавдии Ивановны за год будто осел, скорбное выражение лица окаменело на чёрно-белом снимке. Возле оградки истуканом высился Вадим, во всём его облике сквозил ужас.
– Я жить хочу, – опустившись на колени, словно заклинание, повторила умирающая и тонко завыла, призывая небеса в свидетели. – Помоги, защити меня!