У миски были черные сколы по краям, как если к ней прилипла мокрая лузга от семечек.
Прежде чем начать нечаянную трапезу, сосед торжественно поднял миску над головой и ткнул согнутым пальцем в полустертое клеймо на донышке.
– Старинная миска. Пятидесятых годов. Из неё еще моя мама молодая ела. Вот скажи мне, продай за любые деньги, – прищуренные глаза соседа лукаво и хищно блеснули. – А я – не продам.
Затем сосед взял разделочный нож, длинный и узкий, как клык моржа, и начал кромсать помидоры, не вынимая их из миски.
– Люди меня чураются, словно я больной какой-то, – посетовал он, подняв на меня соловые глаза. – А все потому, что на кладбище работаю. А я что? Оградки крашу, убираю засохшие цветы, листья. Меня до лопаты не допускают. Там, под лопатой, большие деньги крутятся. Люди в горе теряют голову. Им любые суммы говори. Они заплатят. А мне деньги не нужны. Старый я. Жизнь моя кончилась. Я к маме хочу. Без неё мне ничего не надо.
Сосед вздохнул, машинально плеснул себе в стакан и выпил водку одним махом. Небритый, кое-где седой подбородок на мгновенье закрыл его лицо.
Водка, наверно, еще была в гортани, а сосед уже снова налил себе, вяло поскреб ребром ладони по скатерти, сметая хлебные крошки к собратьям.
– Я с метлой хожу. Я – дворник. А что ты так смотришь? Это тоже город. В нем тоже люди. Бывшие, говоришь? А зачем тогда живые к ним приходят? Сидят часами, разговаривают.
Сосед нервно стучит по миске ножом, кромсая огурец, словно метроном, отсекает секунды разговора.
– Я, когда хожу вдоль оградок, смотрю, кто сколько пожил. И вот забава какая. Много молодых ребят лежит. Восемнадцатилетних.
– Может, в армии погибли?
– Не…е, – уверенно возразил сосед. – Когда, если в армии, то фотография на памятнике обязательно будет в армейской форме.
Сосед опять поднял граненый стакан на уровень глаз. Клеенка на его столе липкая, весёлая, всякий раз звонко причмокивает.
– Я про пацанов говорю, которые чаще всего по глупости. Это ж надо так о матери не думать. У женщины ведь инстинкт, против природы не попрешь. Ей обязательно надо родить, а потом выкормить свое дитя. И вот уже все. Кровинушка выросла. Живи и радуйся. А он? Раз, и из любопытства в беду влез. Или из-за денег.
– Скорей всего.
– Дураки. А как матери потом жить? И зачем? Они же по самому больному, по инстинкту ударили. И вот что я там понял. Люди бывают рисковые, но не фартовые. А бывают фартовые, но не рисковые.