- Бедненькая моя, это же надо! -
причитала Жасмина, присаживаясь рядом со мной, - ты так быстро
растёшь, а я столь стремительно старею, что поднять тебя на руки
уже нет лишних сил, - бормотала она, ласково поглаживая меня по
волосам. - Давай посмотрю, что учинили эти мелкие злобные ящерицы,
- женщина приподняла подол моего длинного платья и тут же увидела
несколько красных отметин на нежной, тонкой коже принцессы. И
запричитала пуще прежнего. Но я знала, что дальше этой комнаты
весть о том, что младший брат буквально избил старшую сестру, не
пойдёт. Жасмина даже родителям ничего не скажет, ибо наказание
мальчонке предстоит ужасное. Горн, это отец Эльхам и повелитель
оазисного поселения, любил дочь всей душой, и был весьма скор на
руку. Нянька жалела Рона, наверное, даже больше, чем Шариз, тьфу,
меня! Стоит уже привыкнуть к тому, что я, это она, иначе так можно
действительно сойти с ума. Жасмин, скорее всего, в глубине души
поддерживала местное недовольное общество. Никогда прежде у этого
народа не рождался больной наследник.
- Вечером обработаю твои синяки
листьями толчёной волнушки, наутро и следа не останется, милая моя,
- продолжала говорить пожилая женщина.
А я погрузилась в воспоминания.
Вернее, в их частичное отсутствие, но было одно очень важное
обстоятельство: я точно знала, что не отсюда родом. И что мне
гораздо больше лет, чем реципиентке. В моём прежнем мире не было
магии, а в этом она есть, правда необычная, но вполне материальная,
зримая и ощутимая. Та же волнушка - непростое растение, растущее на
берегу оазиса, вокруг которого был возведён город Зэлес. Благодаря
ей народ наннури не знал болезней. Удивительно, но факт.
Также я помнила день, когда
очутилась в теле Эльхам: девочку толкнули, намеренно ли или то была
случайность - сейчас это совсем неважно. Тогда Эль крепко ударилась
головой и долгое время пролежала в беспамятстве. А потом, когда
поправилась, открыла глаза и я очнулась вместе с ней в этом
странном для меня месте, среди необычных нравов и традиций,
окружённая людьми, во взорах коих чаще всего читалась жалость,
обращённая к несчастной маленькой девочке.
Вечером того же дня меня, как обычно
спустили в обеденную залу, родители и Рон-злыдня уже сидели на
своих местах, ожидая только меня. Братишка даже не взглянул в мою
сторону, а вот отец поднялся и, перехватив меня из рук
охранника-носильщика, усадил на принадлежащее мне место, где рядом
уже устроилась Жасмина, готовая накормить свою госпожу, то бишь
меня. Трапеза проходила в полной тишине, изредка звякала посуда и
скрежетали ножи по фарфоровым тарелкам, но и только.