Вечером, идя на посиделки около дома, Валя знала, что за ней наблюдает зоркое и недремлющее око матери. И чтобы, не дай Бог, чего не пропустить, в довесок на прогулку ей всегда давала сопровождающего-младшую сестру, которая по детскому легкомыслию разбалтывала все, что происходило в беседке: и о том, что парни пели под гитару, и кто кому строил глазки.
– Прибью, – предупредила старшая сестра, – или вообще гулять не буду выходить, если расскажешь про меня чего-нибудь.
В общем, воспитывали в жуткой строгости, видимо, опасаясь, что она совершит те же ошибки, что когда-то совершили они сами.
Боясь лишиться вечерней прогулки, сестра молчала, как партизан, когда заходила речь о Валентине.
Но надо было знать родительницу – разведка многое потеряла, не призвав ее в свои ряды. Обманчиво кротким голосом, она выведывала все, что ее интересовало:
– Смотрю, на великах катались?
– Ага, – подтвердил ребенок.
– А Валька с кем каталась? – спрашивала маманя.
– С Вовкой Белоглазовым, – не видя ничего предосудительного в этих вопросах, отвечала сестренка.
– А далеко они ездили? – продолжала допрос маменька.
– Не знаю, – насторожился ребёнок, чувствуя какой-то подвох.
– Надолго она тебя одну оставляла? Я же о тебе пекусь, – ласково поглаживая по голове младшенькую, допытывалась родительница.
– А-а-а, – отвечала облегчённо дочь, – где-то на часок.
– А Вовка не обижал Вальку? – интересовалась мать.
– Нет, он её любит, даже поцеловал, – откровенно ответил ребенок.
И после таких строгих мер воспитания, вдруг побег с солдатом!
Сбегая в другую жизнь, Валентина надеялась обрести некоторую свободу, но оказалась в еще большем плену.
Валентина достала из антресолей семейный альбом. Её детских фотографий не было, они остались в родительском доме. Валя с любовью провела взглядом по фотографиям детей – двойняшки, абсолютно не похожие друг на друга, всегда фотографировались только вместе. И до сих пор привязаны друг к другу, даже учиться поехали в один университет.
Как Валя по ним скучала! Хотя понимала, что у детей теперь своя жизнь. Однажды, сетуя на свой возраст, вывела из себя Елену Ивановну:
– Ну какой это возраст – тридцать семь лет, ты среди нас самая молодая, тебе ли говорить о возрасте! А знаешь, сколько лет было матери Татьяны Лариной, когда поэт называл ее старушкой? Тридцать пять.