Зато эта гиперчувствительность ко всем деталям дала мне и некоторые преимущества: я с детства мог чувствовать людей примерно как вкус пищи. Кое-что я мог облечь в словесную форму, если поднапрячься, но в большинстве случаев то, что я чувствовал, было только для меня – попробуй описать вкус пищи, не используя гастрономических понятий. Потом это вылилось в умение читать по лицам, поведению, жестам… та же особенность имелась и у моей матери. Видимо, не без генов обошлось.
Я с юных лет болезненно ненавидел несправедливость во всех её проявлениях. Без малейшей предрасположенности к жестоким решениям проблем, то есть насилию, драке, мне искренне хотелось дать в морду человеку, который при мне даже случайным действием обидел более слабого. Причём не во всех случаях надо задеть какую-то мою струнку критериев, построенных душой самостоятельно – в некоторых, в других стандартных ситуациях, это не работало. В таких случаях ярость накатывала белыми раскалёнными волнами, ведь это покушение на самое святое, на мою самую болезненную струнку – на беззащитность слабого человека. В эти моменты я становился не собой, возможно, моя потенциальная скорпионья жестокость и агрессивность, которую мне подарили знаки Зодиака, но которые жизнь глубоко упрятала, вылезали наружу.
Самое интересное, что лично на меня это не распространялось: меня могли обидеть, ударить, и злость если и приходила, то потом. Но вот другого… здесь включалось что-то болезненное, и в такие моменты очень хотелось стать Воландом из бессмертного произведения.
И всё же хоть душа и очерствела по сравнению с подростковой беззащитностью, сентиментальность во мне оставалась до самого зрелого возраста. Например, многие дурацкие сентиментальные фильмы, которые должны у меня, как и у всех неглупых людей со здоровым чувством юмора, вызывать смех, выбивали у меня слезу. При всём при этом другая часть головы, где сидел здоровый человек, в это время смеялась над первой.
В конце концов все эти метаморфозы моего внутреннего мира сделали со мной необычную для нашего времени вещь. Они перечеркнули для меня все возможности проявления эгоизма и нарциссизма… мне кажется, это синонимы. С юных лет у меня не было открытых и сильных проявлений любви к себе. А модная фраза «себе любимому» у меня вызывала раздражение или отвращение. Но это и не означало, что я себя принижал. Просто я относился к себе адекватно – за что-то уважал, за что-то ненавидел. А так как был несовершенен, то ненавидимых черт или поступков было больше. Я всегда смотрел на себя как бы сверху, с чужой точки зрения, то есть делал то, что большинство людей делать не хотят, дабы всё время чувствовать себя «на вершине» этого мира.