– Басилий?!
– Баси-илий, – передразнил водник. – Он еще сумлевается, гляньте! Так много душ перетопил, что всех и упомнить не можешь?
На негнущихся ногах жрец сделал три шага к воде, подался вперед. Полными ужаса глазами оглядел рог, чешую, желтые рыбьи глаза, вспухшее серое тело.
– Басилий.
Да так и рухнул на мокрый песок у воды, словно его ударили под колени.
Все дальнейшее отложилось у Шадека в памяти ясно и красочно, будто нарисованное.
Вот селяне отступают, еще дальше отходя от жреца, как бы говоря воднику: мы не с ним, мы ни при чем! Рыбоглазый брезгливо выпячивает губу. Бедота стоит на коленях, опустив голову, повторяет и повторяет:
– Я не хотел, не хотел, не хотел!
– А я-то как не хотел! Ох и жутко было, Бедота! Когда заместо воздуха вдыхаешь водицу – как в груди-то горит! Ноги сводит, пальцы горло дерут, в груди рвется, а вода сверху давит, и солнце мутнеет все дальше, а после – темнота, тишина. И раки. Знаешь, Бедота, чего делают раки? Нравятся тебе мои новые глаза?
В хриплом голосе водника – злость, и боль, и безысходность, и Шадеку кажется, что рыбоглазый упивается ими. Жрец качается из стороны в сторону, седые растрепанные пряди закрывают его лицо.
– Полвека прошло, Бедота. Каждый день я помнил тебя, а ты-то меня и признал не сразу. Оно, конечно, – водник издевательски растягивает слова, – водица сильно людей меняет, а уж за полвека-то!
Пальцы Бедоты зарываются в мокрый песок, мимовольно сжимают его в горсти.
– Я помнил, Басилий, всегда помнил, всей жизнью желал искупить…
Через толпу сельчан проталкивается вернувшийся Ухач, не замечая, как замерли люди, непонимающе глядит на жреца, врывается в зудящую тишину громким:
– Ну а ты какую жертву хочешь, дядька-водник?
Вопрос падает, словно палаческий топор, и у Шадека сжимается в горле.
Рыбоглазый молча поднимает руку.
Бедота вздрагивает, как от хлесткого удара, с трудом поднимает голову. Он знает, что увидит, но, когда видит, замирает. Глядит на шишковатый бледный палец с длинным кривым ногтем.
Он указывает на жреца. Водник смотрит на него в упор, и холодные желтые глаза пылают огненным жаром.
– Пойдешь ко мне в услужение – выживет село, замиримся, сладимся. Встанешь да уйдешь – не дам житья никому! Воду вытравлю, заморю сухостью! Людей топить стану, и каждого утопарем супротив села выставлю!