Древний Израиль, как в ковчеге, хранил в себе тайну – обетование грядущего Бога-Спасителя.
Монашество хранило в себе ту же тайну, но не в обетовании, а в свершении. Обетование в монашестве оплодотворилось. Бог обетованный, грядущий уже пребывал в монашестве как Спаситель человечества. Тайна, сокрытая от веков и родов, открылась святым Его, пребывающим на пути монашества; и сия тайна – Христос в нас, по апостольскому слову.[5] Эту тайну монашество опытно познало и хранило в светлых ликах своих святых.
Внешний мир христианский не вмещал этих тайн, опытно их не знал. Он внешне перед ними благоговел, а изнутри, в опытном переживании, они были для него неведомы. Христианство для него было Божественной притчей. Ибо внешний мир христианский был весь погружен своим умом и чувством в вещественное, в земное, в суетно-преходящее, в бытие языческое, непросветленное, потому и недоступны были для него внутренние тайны Царствия Божия.
Внешний мир христианский принадлежал по своему внутреннему устремлению к чадам века сего, которые женятся и замуж выходят,[6] трудятся над продолжением тленного смертного бытия. Ему неведомо было иное бытие – вечное, бессмертное, Ангельское. Неведомо было «воскресение, бывающее здесь прежде общего воскресения», по выражению преподобного Симеона Нового Богослова.
Внешний мир христианский не сподобился, не потрудился усвоить внутреннюю тайну христианства, не потрудился достигнуть иного века и воскресения из мертвых, где ни женятся, ни выходят замуж, но бывают, как Ангелы на небеси.[7] Не потрудившись должным образом, он и не знал этих тайн, пребывал в бытии тленном, смертном, плотском. Ибо только трудники, нудящие себя, восхищают эти тайны, входят в Царствие этих тайн.
Таким трудником, восхитившим эти тайны, и было восточное монашество, которое опытно усвоило их и хранило в себе.
Монашество, отрекшееся подвигом «умной воли» от внешнего и вещественного, отрекшееся от труда, продолжения тленной, смертной бесконечности, отрекшееся от «невещественных владений», от мечтаний и вожделений и устремившее свою духовную «умную природу» к воскресению и бытию в веке ином, и было тем «внутренним» христианством, «верою прозревшим», которому и открылось иное бытие – сокровенное, Божественное, скрывавшееся от веков и родов.