.
Весь тот месяц она писала черному
герцогу письма и умоляла его передумать, клялась ему в верности,
все глубже и глубже погружаясь в пучины отчаяния и проклиная себя
за то, что вообще заикнулась о себе, попытавшись поразить его своим
свободолюбием. Герцог Даор не отвечал. Она с непонятно откуда
взявшимся волнением представляла себе, как он открывает ее письма и
несколько раз перечитывает их, а его губы кривятся в той усмешке,
что ее так пугала.
Юория забеременела к самому концу
срока, ненавидя себя за это и отдавшись дяде на милость, и лишь
избавив себя от необходимости совокупляться с теми, кому он мог бы
ее швырнуть как девку для утех. Вернувшийся герцог потрепал ее по
щеке и с улыбкой предложил прервать беременность, если она захочет
остаться черной леди Юорией Карион. Она поливала слезами его
сапоги, благодаря, и внутри рождалось новое для нее, незнакомое
прежде чувство безграничной преданности и любви.
И когда он коснулся ее живота,
впервые подойдя так близко, что его головокружительный запах, запах
холодного ночного воздуха, окутал ее, Юория всем телом подалась его
рукам навстречу. Боль, пришедшая следом, была такой сладкой, что
она пыталась уловить его пальцы и обхватить их губами, чтобы
заполнить откуда-то взявшуюся пустоту, куда более мучительную, чем
потеря ребенка. Даор отстранился, не давая ей приблизиться, дразня
и мучая, и оттолкнул Юорию от себя. В том, что происходило с ней
после его ухода, она не признавалась никому: те растянутые сладкие
часы, полные яркого и острого удовольствия, причиняемого себе самой
с мыслями о том, кто мог и втоптать ее в грязь, и возвысить одним
лишь своим решением, прикосновением, словом...
Юория просила дядю о встрече, но он,
как и всегда, не считал нужным ей отвечать.
Она скучала так же отчаянно, как
раньше боялась.
Когда он вновь появился, такой же
режущий взглядом, как раньше, Юория напрасно пыталась заговорить с
ним, напрасно пыталась встретиться глазами. Она была готова,
скромно потупившись, объяснить свое поведение в прошлую их встречу,
заранее продумала, как заломит руки и признается ему, и как потом
платье с широким вырезом соблазнительно осядет к ее ногам
бесполезной тряпкой, и она останется перед ним обнаженной, сдаваясь
на его милость снова, ожидая ее, готовая принять все, что герцог
посчитает нужным сделать.