Люблю тебя всегда».
И снизу приписка:
«Знаю о правилах Приюта и
понимаю, как ты ждешь от меня новостей. Прости, но писать ближайшие
несколько месяцев или даже лет я больше не буду: боюсь, что письмо
могут обнаружить они, а им не нужно знать, где ты сейчас. Это
письмо попрошу отправить Хилу, так что не удивляйся, если на
конверте будет ее имя. Сожги письмо».
Алана прижала письмо к лицу и
вдохнула запах бумаги. И разрыдалась от облегчения.
Она казалась совсем еще ребенком по
сравнению с ним, но точно не была простачкой, Келлан был готов
поклясться в этом. Как не раз до этого, он прислонился к дереву
неподалеку, внимательно наблюдая за ее неуверенными движениями: то
и дело она клала руку на грудь. Конечно, хваталась за свой амулет.
Амулеты такой силы тоже не носят на себе простачки.
Почему ее счастливая улыбка
отзывалась в нем такой радостью?
С тех пор, как он впервые заглянул в
ее беспокойный разум, чтобы закрыть его от чужого проникновения,
девушка все никак не шла у него из головы. Что-то было в ней
знакомое, чего точно никак не могло быть в простой служанке. Она
держалась в тени, тихая, вежливая, спокойная, запоем глотала книги
в свободное время, общалась лишь с одной отбывающей наказание
послушницей, называя ее подругой. И никому, даже ей, не
рассказывала правды о себе.
Алана.
Это имя подходило ей намного лучше
грубого имени Вила. Оно звучало не как имя девушки из Зеленых
земель: там по обыкновению женские имена были короткими и
хлесткими. Алана была мягче и куда менее агрессивной, она была
теплее. И внешне Алана совсем не походила на человека тех мест:
миниатюрная, русоволосая, кареглазая, со светлой кожей и темными
ресницами и бровями. Лицо ее было скорее аристократическим, хоть и
не выделялось тонкостью черт, и Келлану все было не припомнить, где
он видел такие лица: с первого взгляда неприметные, но когда
взглянешь в упор - будто светящиеся изнутри. И вела она себя так
же: старалась оставаться незаметной до тех пор, пока ситуация не
заставляла ее выходить вперед и показывать себя - и тогда Алана
быстро добивалась желаемого и снова уходила в тень. Его глубоко
поражала эта непритязательность, смешанная с желанием знать новое.
Алана как ребенок смотрела на магию больными глазами - и все время
останавливала себя от мыслей о ней. Даже учи он ее принципам
безоценочного и эффективного восприятия реальности, не так многое
ему пришлось бы добавлять в ее внутренние монологи. Силе ее воли
стоило позавидовать многим послушникам и даже наставникам:
находиться рядом с чудом и по-настоящему не давать себе загораться
им, понимая возможность сгореть в огне неутолимого желания, могли
единицы. Она же не только не пыталась откусить кусок, который не
смогла бы проглотить, но не давала себе размышлять о нем.