– Удивительно, что я не попал в их число, – вздохнул отец Александр. – Ведь меня хиротонисал митрополит Вениамин, зверски умученный большевиками. И сам я три года в лагерях оттрубил.
– Двенадцатого и тринадцатого июня, по моим сведениям, в Прибалтике для перевозки арестованных были мобилизованы все грузовые автомобили! – подметил митрополит.
– Вот видите, – сказал Фрайгаузен. – А мы говорим: «Идите и возрождайте!» Страшно подумать, если на земли, ставшие в религиозном смысле пустыней, придут католики, лютеране, или того хуже, сектанты-баптисты.
– Поведайте, батюшка, нашему гостю вашу классификацию, – улыбнулся митрополит.
– Какую?
– Про вино.
– А… Про вино-то… Это я так придумал сравнить… Вижу наше Православие в образе большой чаши, до краёв преисполненной сладким и ароматнейшим вином. Вылей половину и разбавь водой – получится католицизм. Вылей снова половину и разбавь водой – получится реформаторство. Вкус вина остаётся, а уже не то. А теперь вылей всё и залей чашу водой. Хорошо, если слабый запах вина сохранится в этих ополосках. И эти ополоски суть разного рода сектантство.
– Точнее не скажешь! – засмеялся немецкий полковник.
Отец Александр помялся и решил-таки спросить про дым:
– А правду ли говорят, что местные евреев пожгли?
– Правду, – кивнул Фрайгаузен. – Хотели нам угодить. И перестарались. Как жить в Риге при такой вони! Наше командование очень недовольно. Даже говорят, что собираются распустить латышскую националистическую организацию.
– Перунов крест? – спросил отец Александр.
– Именно так. «Перконакруст». Чтоб не лезли поперёд батьки в пекло!
– А я мороженое… – тихо прошептал отец Александр, раскаиваясь, что соблазнился мороженым и ел его, когда в воздухе витал дым от сожжённых людей.
Боец пятой стрелковой дивизии Алексей Луготинцев возвращался домой. Дивизия его, стоявшая некогда на Немане, встретила врага там же, где когда-то наши встречали армию Наполеона. С боями дивизия отступала и уже на латышской территории была окончательно разгромлена. Чудом уцелевшие и не попавшие в плен бойцы пробирались на восток по оккупированной территории, прячась в лесах, утопая в болотах, умирая от голода и ранений. Лёшка Луготинцев тоже прятался, утопал, умирал, но всё ещё был жив. Звериным чутьём пробирался он на родную Псковщину, падая без сил на августовскую землю, шептал: «Я приду к тебе, Маша!», терял сознание, а потом вновь воскресал и шёл, шёл, шёл…