— Неужели целители не смогли помочь? Если до того…
— Надин не подпустила к себе целителя. И я ее понимаю.
Да что за бред такой? У нее дочь оставалась! Там, где средний мужчина сдастся, женщина — мать — будет бороться до конца, ради ребенка.
— Это очень печальная история и хорошо, что ты ее не помнишь, — заключила Люция, многострадальный платочек снова взлетел к сухим глазам. — Господь милостив и в милости своей все управил к лучшему и для Надин, и для тебя.
— К лучшему? — Мне показалось, что я ослышалась.
— Конечно. Ты знаешь, что такое поднимать детей без мужа? Тем более оставшись вдовой государственного преступника?
Я промолчала. Что тут скажешь.
— А я знаю. Моего Ивара казнили по обвинению в том же заговоре. И, поверь, я хлебнула лиха, несмотря на то, что удалось сохранить дворянство и большую часть состояния. Как бы справлялась Надин? Она всегда была такой нежной, такой хрупкой… И у нее никогда не хватало жизненной мудрости, хитрости. Как и у тебя — прости дорогая, но ты так похожа на мать…
Зато у тебя и жизненной мудрости, и хитрости, кажется, на двоих хватает.
— С двумя детьми, один из которых младенец, лишившись титула и всего имущества — что бы она делала? Я бы не смогла ей помочь, ведь сама была в том же положении.
Не в том же. Люция сказала, что удержала и дворянство, и имущество. Интересно, каким образом? Впрочем, это не мое дело. Я на ее месте не была, так что не мне судить, какими бы методами она ни пользовалась.
— Нет, как бы я ни любила подругу, для нее все обернулось к лучшему.
В голосе Люции прозвучала истовая убежденность верующего, и я поняла, что спорить бесполезно. Хотя ее слова заставили задуматься еще кое о чем.
— Лишившись имущества, вы сказали? Значит, мой дом на самом деле не мой?
Неужели его могут отобрать? Что я буду делать, оставшись без крыши над головой?
— Нет, его вернули тебе. Особым королевским указом, когда выяснилось, что обвинения были ложными.
Как же странно выворачивается история. В прежнем мире расстреляли моего прадеда — того угораздило оказаться сослуживцем одного из фигурантов «дела врачей». А здесь вот — отца…
— Я слышала, что Питер так и не признался ни в чем. А мой Ивар оговорил себя, — зло добавила Люция.
В следующий миг она, кажется, пожалела о своей откровенности, потому что добавила: