Три эти человека – до самого появления Глафиры Ивановны – не разговаривали друг с другом; только Павел спросил у Левона, записал ли он садовые работы; Левон кивнул ему головой. Когда же наконец барыня вошла, они все трое выпрямились и низко ей поклонились; Кинтилиан и Павел заложили руки за спину – Левон слегка оперся о стол. Глафира Ивановна, молча и не спеша, взошла на возвышение, отодвинула слегка кресла, села, оправилась и, приняв озабоченный вид, немного помолчала, наконец, обратившись к Левону, сделала повелительное движение рукою и промолвила: «Начинай!»
Левон взял тетрадь со стола, отвернул несколько листов, кашлянул и начал тонким, немного гнусливым голоском:
– «12 июля 184* года. Полевые и прочие работы.
Вчерашний день, июля 11-го, во вторник{6} – день господский. Крестьяне села Введенского{7} – всего 134 тягла – заняты были сенокосом в следующих дачах…»
– Что ты это мне читаешь? – резко перебила его барыня.
– Полевые и прочие работы, как изволили приказывать… С них начинать приказано, – проговорил Левон.
– Мне этого не нужно сегодня.
Левон опустил тетрадь.
– Получены вчера из деревень донесения?
– Получено три – из Лисицына, из Гагина, из Кириллова.
– Читай рапорт из Лисицына.
– Прикажете рапорт или экстракт?
– Рапорт. – И Глафира Ивановна загремела четками…
Неприятно подействовал этот звук на присутствовавших. Каждый из них знал, что когда барыня гремит четками{8} – дело неладно: жди бури. Лица их вытянулись; даже Павел, который всё время соколом глядел на свою госпожу, – даже он попридержал свою улыбку.
Левон взял со стола исписанный лист бумаги – и начал опять тем же тонким голоском:
– «Рапорт Евстигнея Семенова, Лисицынского старосты.
Пункт 1-й. В имении ее высокоблагородия, Глафиры Ивановны Гагиной, Лисицыне – Кондратове тож – милостью божиею обстоит всё благополучно. Пункт 2-й. Вчерашнего числа…»
Глафира Ивановна опять перебила чтеца:
– Не читай мне всего… Посмотри только, что он о пасеке пишет…
Левон быстро пробежал глазами весь рапорт.
– Он о пасеке не доносит-с, – произнес он наконец.
– Прекрасно! – воскликнула Глафира Ивановна – и четки загремели пуще прежнего. – Хорош староста, нечего сказать! Это ты, должно быть, его в старосты поставил, – продолжала она, обратившись к Кинтилиану. (Лисицынский староста был назначен еще Никифором, но Кинтилиан почел за лучшее промолчать.) – Сделать ему строжайший выговор с особенным замечаньем.