- Берёза, Береза ответь Акиму! Берёза Акиму! - он сделал запрос
ровно и отчётливо, как и подобает истинному радисту, и вдруг рыкнул
с неповторяемой интонацией, особенно налегая на "р": - Пр-рыём!
Берёза ответила недовольным голосом Казакеева.
- Аким, жди, будет работа!
Зодченко, сжав губы замер, сильнее придавив гарнитуру к уху. Что
ж, работа так работа. Подождём рас такое дело. Берёза потребовала к
микрофону Алиева. Зодченко что есть мочи завопил связному, что бы
тот позвал старшего по батарее. Спустя считанные секунды лейтенант,
поправляя каску стоял возле радиста. Он уже был в курсе обстановки.
Пшеки на правом фланге получили по щам от Тигров и потеряв почти
десяток единиц техники тупо закончились. Сколько пехоты поляков
нашинковали миномёты Тигров пока сложно сказать, но при отбитии
таких атак – как правило очень много. Теперь в бой пойдут немецкие
танки. Наша пехота едва ли выдержит удар Леопардов. Можно ожидать
самого худшего развития событий, батарея готовится к круговой
обороне. Наши танки уже вызваны на этот участок и расчетное время
их появления на четырнадцать часов дня. Надо продержаться. Молодой
лейтенант стремительным движением схватил один наушник гарнитуры и
микрофон, лицо его напряглось, на лбу появились морщины.
- Слушаю, капитан! - тревожно спросил он. Зодченко услышал в
наушниках знакомый тенор Державина, командира батареи:
- Леопарды на западной окраине Чесников! Выдвинулись в нашем
направлении! Друг, готовься...
Зодченко очень любил командира батареи. И теперь, слушая его
голос, он словно видел капитана там, на наблюдательном пункте за
разрушенной фермой. Капитан был широкоплеч и поджар, русые волосы и
уставший взгляд серебряных глаз. Комбат всегда тщательно брился,
крутой подбородок его всегда отливал глянцевой синевой. Он
совершенно не умел сидеть без дела и вечно был чем-нибудь занят: на
переднем крае изучал вместе с разведчиками оборону противника - на
долгие часы замирал с биноклем; уточнял данные разведки, наносил на
карту новые цели и высчитывал данные для ведения огня... Радист
припомнил и как он часто говорил: "Ничего, друг, нам еще долго
жить. Хорошо жить будем." В это "хорошо жить" входило всё. Хорошо
жить означало и то, что надо честно выполнять те многочисленные
обязанности, которые возложены на каждого войной, и то, что в
будущем им, солдатам, прошедшим огонь, воду и медные трубы,
предстоит много трудиться... И только одного не вкладывал капитан в
эти ёмкие слова: жить хорошо не означало жить в безделье и праздной
сытости. Вдруг Зодченко вздрогнул и округлил зелёные глаза: в
наушниках раздался крик капитана Державина: "Куда?! Стой дурак!",
спустя пару секунд громыхнуло, в рации затрещало. Рука лейтенанта
Алиева, привычно потянувшаяся к бородке, замерла в воздухе, густые
брови сдвинулись к переносице. Тревога одновременно холодным клином
засела в их груди, и, встретившись взглядом с лейтенантом, Зодченко
увидел в глазах старшего безмолвное ожидание чего-то тяжкого и
мучительного. Но спустя ещё несколько секунд вновь раздался голос
Державина, едва уловимо изменился по сравнению с тем, каким он был
минуту назад.