- Хорошо, хорошо. - спокойным голосом перебил его капитан. -
Очень вовремя, друг, очень. Это видишь? Капитан хищно оскалился и
его грязное от сажи и земли лицо перекосила гневная гримаса. Он
положил руку на плечо радиста, повернул солдата влево. На дне
окопа, накрытый брезентовым тентом, лежал Казакеев. Лицо его было
словно каменное, левая рука торчала из-под брезента и была
неестественно вывернута. Зодченко невольно сделал шаг назад,
уткнулся спиной в стенку окопа. Державин притянул солдата к себе,
его суровый взгляд стал еще более мрачным.
- К рации друг. А Казакеев... О нем не надо горевать. Трус. -
Коротко пояснил: - Обстрел. Из миномётов. Этот, - он кивнул в
сторону трупа, - рванул, бежать хотел. Прилетать начало прямо по
нам. Первая же мина его. Такие дела друг.
Зодченко схватил рацию, капитан снова вернулся к наблюдению за
полем боя. Стрельба усиливалась. Старлей, представитель стрелков,
до сих пор молча стоявший в дальней стороне окопа с биноклем в
руках, сорванным голосом крикнул что-то командиру батареи. Тот
согласно кивнул и быстро сверившись с картой-схемой, наклонился к
Зодченко и назвал ориентир. Зодченко привычным громким и четким
голосом прокричал координаты в рацию. Радист едва различал голос
командира батареи в грохоте боя. Капитан выкрикивал номера
ориентиров, цифры, координаты: не слухом, каким-то особым чутьём
радист угадывал залпы своих - пятой батареи! - снарядов, которые
разрывались, впереди в окутанной серым дымом лесополосе. Ход
времени, казалось, остановился: в голове сидела лишь одна мысль,
как бы не ошибиться в передаче данных и точно передать команды. Об
опасности думать было просто некогда, но его взгляд то и дело падал
на тело Казакеева. На его синее лицо, перебитую руку, лужу тёмной
вязкой жидкости которая образовалась под погибшим за это время...
Рядом находился капитан, сильный, уверенный, свой. С таким не было
страшно. Время от времени командир батареи о чем-то спрашивал
старшего лейтенанта. Коротко посовещавшись каждый возвращался к
своему делу. Старлея Зодченко видел впервые и фамилии его не знал.
Старлей всё так же неподвижно стоял на одном месте и наблюдал за
полем боя в бинокль. Худощавое лицо, обильно измазанное сажей, как
и у комбата, свежевыступевшие капельки пота катились по лбу смывая
сажу образуя дорожки светлой чистой кожи. На плече виднелась
нашивка наполовину оторвавшаяся и сильно испачканная, но на ней всё
ещё можно было разглядеть зелёного орка из Вахи с калашом на
перевес, такие нашивки были популярны ещё во времена СВО. Старший
лейтенант говорил сиплым, сорванным голосом и почти не отрывал
взгляда с поля боя. Танки приближались. Приближались и разрывы
снарядов. И грохотали это не вражеские, а наши снаряды. В какой-то
момент даже стал слышен рёв двигателей вражеской техники, и наша
арта била уже почти в упор. Потом поле боя окутало белым дымом,
немцы, отстрелив дымовухи развернули технику и поспешили убраться с
этого направления. Зодченко, увидел на лице капитана сдержанную
улыбку, лишь на короткое мгновение и он вновь стал серьёзным. Если
бы Зодченко видел себя со стороны, он заметил бы, что и его лицо
тронула улыбка. На минуту наступила тишина...